Дороже всякого золота(Кулибин)

Жмется к Тимоше Хурхомка. От живого человека больше тепла, чем от лохмотьев.

Деревня вспомнилась, ласковый голос матери: «Гришутка». Теперь и имя-то почти забылось. Бывало, к лошадям тянулся: верхом да верхом, а выговорить не мог. Вот и получилось Хурхом.

— Тимоша, — шепчет Хурхомка, — ты спишь?

— Чего тебе?

— А где теперь он?

— Кто?

— Олень золоторогий?

— Кто ж его знает! Спи, зима короче покажется…

Но не спится Хурхомке. Скорее бы утро. Побежит он к Ванюшке Кулибину, расскажет про золотые рога. Ванюшка ой какой смышленый. Маленькую меленку сделал, будто игрушечная, а засыпай зерно — в муку изотрет. Или ворот наподобие колодезного сделал, тоже игрушечный, но ворот тот не бадью, а корзину по косогору должен тянуть. В корзинку соль грузи на барже и поднимай прямо к складам. Правда, худо будет нижегородцам. Соль дорогая, при разгрузке каждый норовит горсть-другую утянуть. И хоть секут за это у строгановских соляных лабазов, да все равно всех не пересечешь. И вдруг машина будет соль таскать вместо людей…

Только начал забываться Хурхомка, видит: Олень — золотые рога тут как тут. Копытцем землю сечет. Сам стройный, легкий, а рога будто лес дремучий.

— Где, — спрашивает, — твой мастер Иван Кулибин?

Чудно как-то Хурхомке: Ванюшку Олень мастером называет. Может, так оно и есть. Кто еще такую мельницу сделает? Только подумал про это Хурхомка — стоит около Оленя Ванюшка. Рукава засучены, в руках молоток и подкова. Три гвоздика губами зажал.

— Смотри, молодой мастер, — говорит Олень, — не подкуешь — худо будет.

Согнул Олень тонкую ножку, открылось копыто. Ванюшка положил его к себе на колено, подковку приладил. Первый гвоздик вогнал молотком, второй, на третьем приостановился да и говорит:

— Не нужны мне твои, Олень, золотые рога. Мастером ты меня назвал, а это дороже всякого золота.

Захотел закричать Хурхомка: «Бери, бери!» — как исчезло все, вместо этого бородатое лицо купца Костромина. Оголил зубы, хохочет, заливается, сам трясется весь.

Тянет Хурхомка на голову Тимошину хламидину — страшно. А купец: «Ха-ха-ха». Глазищи по пятаку, «Ха-ха-ха!» Куда бы деться от этого смеха?

3

Дом Михайлы Андреевича Костромина был добротным. Низ каменный, второй этаж рубленый, тесом обшитый. Ворота на каменных столбах. Все прочно, основательно.

Почтенным человеком в городе был Михайло Андреевич. Носил окладистую бороду. На плечах длинный кафтан. Вел жизнь скромную, тихую. Четыре раза в год по большим праздникам аккуратно посылал гостинец губернатору. Занимался Михайло Андреевич мучной торговлей, но и леском промышлял. С Ветлуги да Керженца уходили длинные плоты вниз по Волге. Низовье — край степной, дерево на вес золота ценится. А за Волгой его видимо-невидимо. Был в лесной стороне Михайло Андреевич своим человеком, потому как соблюдал древнее благочестие. В скитских моленных по родителям Михайлы Костромина читали схимники заупокойные молитвы, за что посылал благодетель немалые гостинцы.

Как только станет Волга, готовит кучер Аким сани. В сундучок чай да сахар кладет, копчености разные, торбы с овсом под козлы пристраивает. Коренной Синюху запрягает — умная кобылица, в пристяжку — Вечерку. Эта хоть и с норовом, а в паре бойко бежит.

Летят по первопутку сивые. Уютно Михайле Андреевичу в лисьем тулупе. Знает он за Волгой все дороги. Знает, как с заволжским народом сговор ладить. Кричать на бурлака можно, а с крестьянином задушевная беседа нужна. Этого водкой не споишь, не подкупишь. А уж ежели допустил мужичок опрометчивость, никому про то не скажет.

Рядил Михайло Андреевич на лесоповал да на сплав в самых глухих деревнях. Там и народ благочестивее, и нужда-матка крепче держит за горло. Ближних-то город набаловал!

— Куда ноне прикажете? — спрашивает Аким.

— Давай к Митричу, ладные у него работники.

— Можно и к Митричу. Бог милостив — дорога легла.

Гикнет Аким на лошадок — снег взметнется из-под копыт.

Митрич в Кирьяновке живет, верстах в 150 от Нижнего. Дорога лесом. Другому и до весны туда не добраться. Акима же сам леший с пути не собьет. Лес для него вроде дома родного. Придержит лошадей, отогнет треух, прислушается, как синица в рябиннике насвистывает.

— Здравствуй, голубушка!

— Чего ты там? — спросит Михайло Андреевич.

— Так, — ответит Аким, — с божьей тварью разговариваю.

Шевельнет вожжой, и понесут дальше сивки.