Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь

В этом заводе находится одна доменная печь и семь кричных горнов. Руда привозится из Кизеловских дач весною, в то время как Яйва разливается, а известь с Лунежских гор, находящихся, как я уже говорил, около Полазненского завода. Расстояние до Кизеловских дач 140 верст, а до Лунежской горы 120. Известь возят летом Камою. Выпуск чугуна бывает два раза в сутки, каждый раз выпускается до 300 пудов. Для каждого выпуска потребно сорок коробов, или сто шестьдесят малёнок, угля. На Пожвинском заводе ежегодно добывается чугуна более 100 000 пудов, а железа 85 000. Для производства железоделательных работ устроена паровая машина в 36 сил, и в то время, как мы были на этом заводе, устраивали еще другую в 12 сил. К заводу этому принадлежит 114 000 десятин земли и 2000 душ крестьян[14].

Подробное описание, включающее характеристику технологий, продукции, инфраструктуры, нередко сопровождающееся таблицами и статистическими сведениями, обладая важнейшим историко-культурным значением, тем не менее выглядит в тексте очерков достаточно тяжеловесно. Даже с учетом того, что подобное соединение научного и очеркового повествований было привычным для дорожных отчетов начала XIX в., экономические отступления Мельникова могут претендовать на самые объемные и наукообразные. Думается, что подобная отстраненность автора от предмета изображения усиливалась отсутствием литературной традиции описания горных заводов. Источники, на которые ориентировался Мельников, представляли собой отчеты о научных экспедициях (В. Н. Татищев, И. И. Лепёхин, П. И. Рычков, В. Н. Берх и др.) и справочные обзоры (например, «Хозяйственное описание Пермской губернии» Н. С. Попова), составлявшие основу уральской историографии. Обращаясь к теме горных заводов, Мельников попадал в русло сложившейся традиции их описания.

Тяга Мельникова к статистике и подробнейшему перечислению всех производственных нюансов кажется попыткой запечатлеть то, что ускользает от понимания, то, что сложно объяснить. Поэтому начинающий литератор прибегает к жанру словарного описания: его обстоятельнейшие перечни заводских реалий и процессов попадают в ряд других словарей, которыми очерки изобилуют, – это словарь коми-пермяцкого языка и подробные списки уральских рек и чудских городищ.

Если в отношении горных заводов эмоциональный нейтралитет Мельникова мог быть связан с отсутствием литературной традиции их описания, то в изображении Камы со всей очевидностью проявляется конфликт идентичностей. Образ главной уральской реки строится на неблагоприятном для нее сравнении с любимой Волгой:

Кроме этих лодочек, ничего нет на Каме: река совершенно пуста; это не то, что на Волге, где круглое лето одно судно перегоняет другое и дощаники беспрестанно ходят то вверх, то вниз. Судоходство по Каме бывает по временам. <…> В другое время вы не увидите жизни на Каме, она вам представляется совершенно пустынною рекою[15].

Камские пейзажи, которые в основном появляются в главе, посвященной Перми, соответствуют образу пустого и неподвижного пространства, не вызывающего у путешественника какого-либо сочувствия. Описывая пермскую набережную, писатель замечает, что разгрузка чая и соли лишь на время оживляет ее, «в другое время безжизненную и совершенно пустую»[16]. Также совершенно пусты пристань и Кама, на которую можно смотреть «хоть целый день» и не увидеть ничего, «кроме рыбачьих лодок»[17].

Уже не раз отмечалось, что именно в «Записках» Мельникова началось формирование образа Перми как пустого и выморочного города. Этот образ закрепился в русской литературе XIX в. во многом благодаря хлестким характеристикам начинающего литератора. В описаниях Перми становится очевидным, что слова «пустота» и «пустынность», которые в изобилии используются Мельниковым при характеристике уральского пейзажа, носят негативный характер и связаны со значениями безжизненности, мертвенности: