Досье Дракулы

Как ни удивительно, мне удалось немного поспать. Еще удивительнее, что, когда я проснулся, первая мысль была не о мистере Пенфолде, а об открытом окне гостиной: Флоренс сняла бы с меня голову за то, что я оставил все убранство помещения на милость царящим снаружи пыли и грязи лондонской ночи, лондонского рассвета. Проснулся я на заре, чтобы вовремя обнаружить трупики животных, если они есть, прежде чем их заметят соседи, приходящие ранним утром развозчики угля или шныряющие по Сент-Леонардс-террас мальчишки-рассыльные из мясных лавок. И лишь потом до меня дошло, что я оставил окно открытым не только для грязи. Я оставил его открытым для демона.

Сбежав по лестнице вниз в одной ночной рубашке, я захлопнул открытое окно, тщательно проверил все подоконники и, не обнаружив никаких трупов, надеясь, что этот четверг обойдется без крови, отправился на кухню, чтобы сделать хотя бы минимум того, чем обычно занимается прислуга. ( На заметку.Сообщить Мэри и Аде, что они могут оставаться в отпуске сколько захотят, с сохранением жалованья. Последний пункт обговорить с Кейном.)

Уличных торговцев, являвшихся ежедневно, я отвадил под тем предлогом, что в отсутствие хозяйки и служанок я веду холостяцкий образ жизни, а когда их услуги понадобятся снова, им сообщат. Но, с облегчением подумав о том, что теперь хоть в дверь никто не будет звонить,я вдруг вспомнил, что не проверил переднее крыльцо. Я отправился туда и понял, что все мои надежды были напрасны.

Растянутая по диагонали во всю длину, там лежала освежеванная туша крупной собаки. Нетронутой осталась только голова, со всего остального шкура была содрана. Кошмар.Вскрытой полостью туша была обращена к крыльцу, на котором я стоял босыми ногами.

Еще один шаг, и я бы поскользнулся на ее потрохах, разложенных на крыльце. Труп был внушительного размера — эта собака оказалась намного крупнее тех, которых он выставил в «Бифштекс-клубе», — и был так велик и так умело положен, что я ясно видел место, где недавно находилось сердце. А теперь там, среди внутренностей, копошились два скорпиона, белевшие в первых лучах рассвета. А когда в нос мне ударил запах фиалок, я услышал, как позади у кого-то резко перехватило дыхание. А потом раздался испуганный возглас.

Обернувшись, я увидел Кейна, стоявшего в ночной рубашке. К счастью, он оказался в состоянии подавить крик. Передо мной действительно находился Кейн, преобразившийся в человека действия. Испуганный, он метнулся в дом, но тут же вернулся с простыней, которой Мэри накрывала кушетку, когда доставляли уголь.

( На заметку.Не забыть заменить ее на новую до возвращения Ф-с.)

Мы похоронили собаку в ее окровавленном саване в могиле-, которую вырыли почти за час. За работой, производившейся настолько скрытно, насколько это было возможно при свете дня, я рассказал о скорпионах и запахе фиалок. Оказалось, Кейн вовсе не видел первых и не учуял второго. Похоже, он мне поверил, но больше мы эту тему не затрагивали. Я забросал яму землей и замаскировал ее, как мог, кусками дерна, в то время как Кейн отмывал крыльцо, орудуя ведром и щеткой.

Встретились мы на кухне у раковины, смывая то, чем были запачканы: я — грязь, он — кровь, однако на лице у него было такое выражение, что я испугался, не застали ли его за этой работой. Но нет, все оказалось хуже: он обнаружил нечто вроде свитка, наполовину засунутое в почтовый ящик. Сам он его прочесть не осмелился и молча окровавленными дрожащими пальцами протянул мне.

Бумага была похожа на пергамент, слова, судя по всему, написаны, кровью. [174]

А когда я развернул свиток полностью и положил его, прижав края, на разделочную доску, мне прежде всего бросились в глаза подписи.

Их было две. Первой стояла подпись Фрэнсиса Тамблти. Кейн тоже сразу ее узнал и не преминул отметить:

— Знаешь, в его почерке появилось что-то новое, какая-то странная, не знакомая мне слабость.

— Боюсь, это не слабость, а скорее, наоборот, сила, которую он не способен контролировать.

Сверхъестественная сила, принадлежащая тому, кем он одержим.

— А это что? — Кейн указал на рисунки слева от подписи Тамблти. Они были написаны, точнее начертаны, более четко, и я узнал их сразу, потому что видел такие же в книге, позаимствованной у Баджа. И объяснил Кейну, что это иероглифическая подпись Сета.

— Святой Боже! — воскликнул Кейн.

— Нет, — поправил я его, — этот бог не свят.

Стоя рядом со мной, Кейн стал зачитывать вслух текст, написанный неуклюжими каракулями по-английски, в высокопарном стиле. Воспроизвожу его ниже по возможности точно с выделением слов, написанных рукой Фрэнсиса Тамблти, дабы подчеркнуть различие между ними и уверенным, решительным начертанием того, что исходило от Сета: