Досье «ОДЕССА»

Удар застал Байера врасплох. Его реакция, замедленная выпитым, не позволила увернуться. Миллеру ни разу не случалось пользоваться приемами, которым его научили десять лет назад в армии, и он не знал, насколько они действенны. Толстенная шея Байера, возвышавшаяся над плечами, как розовый холм, навела Миллера на мысль, что бить придется изо всей силы.

Байер даже сознания не потерял: его шею защитил слой жира, а нетренированная ладонь Миллера была мягкой. Но все равно, пока толстяк избавлялся от головокружения, Петер успел накрепко привязать его к подлокотникам кресла двумя галстуками.

– Какого черта, – хрипло рявкнул Байер.

Между тем Миллер прихватил длинным телефонным проводом ноги толстяка к креслу.

Байер уставился на Петера, как сыч. Он начинал соображать, что происходило. Как и всех ему подобных, Байера всю жизнь мучила мысль о возможном возмездии.

– Тебе отсюда не уйти, – сказал он Миллеру. – И до Израиля не добраться. Ты ничего не докажешь. Я ваших не убивал.

Миллер прервал эту речь, засунув Байеру в рот скатанные носки и обвязав его лицо шарфом – подарком заботливой матери. Байер злобно уставился на журналиста поверх вывязанного на шарфе узора.

Петер придвинул к себе стул спинкой вперед, сел на него верхом. Лицо Миллера оказалось в полуметре от лица Байера.

– Слушай, жирная скотина. Во-первых, я не израильский агент. Во-вторых, я никуда тебя не повезу. Ты все расскажешь мне здесь. Понял?

Вместо ответа Байер молча сверкнул глазами. Они налились кровью, как у кабана, попавшего в засаду.

– Я хочу узнать, и до рассвета узнаю, имя и адрес человека, который делает паспорта для «ОДЕССЫ».

Миллер огляделся, заметил на столе лампу и взял ее, вынув вилку из розетки.

– А теперь, Байер, или как тебя там, я вытащу кляп и ты заговоришь. Но если вздумаешь закричать, получишь лампой по мозгам. И знай – я не побоюсь проломить тебе голову. Ясно?

Миллер говорил неправду. Он никогда никого не убивал, и желания теперь стать убийцей у него не было. Петер осторожно развязал шарф и вынул изо рта Байера носки, держа лампу в правой руке, над головой толстяка.

– Сволочь, – пробормотал Байер. – Шпион. Ничего ты от меня не добьешься.

Едва он это выговорил, как носки вновь оказались у него во рту.

– Ничего? – переспросил Миллер. – Посмотрим. А что, если я сейчас выкручу из светильника лампу, включу его и засуну в патрон твой член, а?

Байер зажмурился. Пот полился с него градом. Миллер вынул кляп.

– Нет, только не электроды! Только не член! – взмолился толстяк.

– Ты видел, как это бывает, верно? – спросил Миллер, говоря в самое ухо Байера.

Тот закрыл глаза и тихо застонал в ответ. Двадцать лет назад он был одним из тех, кто допрашивал участников Сопротивления в парижской тюрьме Фресне. Он прекрасно знал, как это бывает. Но с другими людьми.

– Говори, – прошептал Миллер. – Имя и адрес того, кто делает паспорта.

Байер судорожно глотнул, не открывая глаз.

– Винцер. – произнес он.

– Кто?

– Винцер. Клаус Винцер.

– Он профессиональный гравер?

– Он печатник.

– Где живет?

– Они меня убьют…

– А если не скажешь, тебя убью я. В каком городе?

– В Оснабрюке.

Миллер сунул Байеру кляп в рот и задумался. Значит, Клаус Винцер из Оснабрюка. Петер вынул из «дипломата», где лежал дневник Саломона Таубера и разные карты, карту автодорог ФРГ.

Шоссе в Оснабрюк лежало на самом севере земли Северный Рейн-Вестфалия, проходило через Маннгейм, Франкфурт, Дортмунд и Мюнстер. Раньше чем за четыре-пять часов до Оснабрюка не добраться. А было уже почти три часа утра двадцать первого февраля.

На другой стороне улицы, на третьем этаже недостроенного дома, с ноги на ногу переминался Маккензен. Свет в окне второго этажа гостиницы все еще горел. Убийца то и дело бросал взгляды на вестибюль. Если бы только Байер вышел, размышлял он, я бы взял Миллера в номере. Или если бы вышел Миллер, я бы настиг его на улице. А если бы кто-нибудь из них распахнул окно… Маккензен поежился и крепче взялся за приклад тяжелой винтовки «ремингтон». На расстоянии десяти метров из нее не промахнешься. Маккензен стал ждать – он был терпелив.

Миллер собирался в дорогу. Он решил вывести Байера из игры хотя бы на шесть часов. Впрочем, вполне возможно, толстяк побоится сообщить своим шефам, что выдал печатника, но рассчитывать на такое было рискованно.

Петер туже затянул путы, удерживавшие Байера в кресле, потом положил кресло набок, чтобы толстяк не мог с шумом завалить его и привлечь к себе внимание. Телефонный провод Миллер оборвал еще раньше. В последний раз журналист оглядел комнату и ушел, заперев за собой дверь.

На лестнице его вдруг осенило: ночной портье, вероятно, заметил, как Миллер с Байером поднимались на второй этаж. Что он подумает, если теперь один Миллер спустится в вестибюль, заплатит по счету и уедет?

Петер вернулся и пошел в глубь гостиницы. Окно в конце коридора выходило на пожарную лестницу. Миллер поднял задвижку и стал на железную ступеньку. Через несколько секунд он очутился на заднем дворе у гаража, оттуда прошел в узкий переулок за гостиницей.