Читаем Досье поэта-рецидивиста полностью

Миновал первый семестр, и подошло время сессии. Джо без особых волнений вступил в эти знаменательные времена. Сокурсники волновались, переживали. Многие что-то учили и искали, у кого переписать лекции по «Государству и праву», готовили шпоры. Глядя же на Джо, казалось, что диплом у него уже в кармане без усердных занятий. Многие сокурсники начинали верить словам Джо о самостоятельности, подозревали его в тайном штудировании томов Юридической энциклопедии. Полагали, что сессию он сдаст на «отлично».

И вот настал день первого экзамена. Студенты с волнением тянули билеты и рассаживались по аудитории для подготовки. Джо, как и остальные, взял билет, проследовал за парту. На его лице не было и тени сомнения в успешности сдачи экзамена. «Нервы — сталь!» — сказал о нём негромко один из сокурсников. «Кремень!» — добавил другой.

Минуты бежали вперёд, чуть запинаясь о косноязычность некоторых грызунов наук. Одни будущие служители Фемиды с лёгкостью сдавали экзамен, другие с такой же лёгкостью его не сдавали и выходили из аудитории. Подошла очередь Джо. Весь оставшийся курс смотрел на уверенную походку, все с неподдельным интересом наблюдали, как он не спеша подошел к столу экзаменатора, властно отодвинул стул и сел. Зал замер. Интрига должна была вот-вот раскрыться.

— Здрасьте. Я от Валентин Петровича, — тихо сказал Джо, чуть наклонившись к уже немолодому профессору, читавшему курс «Истории права».

— Что, простите? — удивлённо спросил экзаменатор.

— Я от Валентина Петровича, вам должны были позвонить, — продолжал Джо.

— Никто мне не звонил! Отвечайте на вопросы. Что там у вас?.. Мужеложство? Отличный вопрос! Начинайте! — нервно сказал преподаватель, чуть повышая голос.

В зале наступила минута молчания. Кое-кто открыл рот, и в этот момент из уст Джо вырвалось несвязное: «Эээээ… Мужеловство… Эээээ…. Мужеланство…»

Аудитория разразилась гомерическим хохотом. Смех не стихал. Экзамен Джо не сдал.

Мысли из никуда

Верх упорства — поджигать пепел.

Признание при жизни говорит о том, что ты уже мёртв.

Очернение религии — когда её превозносит чернь.

Спасибо вам за Соучастие!

Жизнь — текила. Жизнь — ты kill’a.

Rыba-COP.

l’am’v’shock’able.

Выдумщик

Родился выдумщиком яИ сотворил мирок,Где короли глупы всегдаИ я в нем одинок.Там скрипок нет, увы, давно,Альты не в такт молчат,Там лжёт труба, и счастья нет,Бьют в барабан набат.Придумать новый? Там, где яКумир толпы, позёр,Толпе пою: «Виват! Ура!»Она взамен: «Фурор!»Где все лишь мне фанфары, туш,И все у ног моих,Смотрю в глаза любимой яИ отражаюсь в них.Нет! Лучше уж оставить так,Как есть, и пусть сатирМне пропоёт в лесу один,Мне пропоет: «Кумир!»Я там, где барабанный бой —В нём боль и глубина,Эмоций бездна и любовьВ золу обращена.

На ноль делить нельзя?!

На ноль можно делить всё что угодно, хотя многие и думают, что этого делать нельзя. Вопрос в другом: зачем что-то делить на ноль? Чтобы погрузить сознание в кататонический ступор или чтобы узреть истину, которой вовсе нет, и слиться с конечной бесконечностью бытия; чтобы гениальная толпа признала тебя дураком или простофиля Бог — своим мессией?

Верно, как белые ночи, то, что дважды два не всегда равно четырём, как и то, что доброта иногда оборачивается злом, дружба — корыстью, а любовь — ненавистью. Справедливо также и то, что сумма углов треугольника может вдруг оказаться больше ста восьмидесяти градусов, а в водке меньше сорока. Вот только далеко не все в это верят с первого раза, далеко не всем хватает смелости ощутить себя не в себе, а где-то в другом, возвышенном и сюрреалистичном, а иногда и адском, на первый взгляд, месте.

Мозг и сознание человека инертны, как стоящий грузовик без колёс и соляры, они недоразвиты, но всё ещё пластичны. В сдвиге сознания с обыденных позиций, возможно, и есть истинный смысл жизни любого человека, любой обезьяны, научившейся говорить и нажимать на педаль газа. Только так творится что-то новое, так создается сама личность — отодвигая старый, нарисованный на занавеске в её мрачной каморке мирок.

Все эти Ньютоны, Ферми и Лейбницы — такие же, как и мы, простые, ничем не примечательные внешне люди, просто пренебрегшие обыденным сознанием большинства, взбунтовавшиеся, вычленившие свою мысль из оков окружающего их скелета и разнёсшие этой же мыслью, как кувалдой, сковывающую их стеклянно-оловянную эфемерность в пух и прах.

Перейти на страницу:

Похожие книги

В Датском королевстве…
В Датском королевстве…

Номер открывается фрагментами романа Кнуда Ромера «Ничего, кроме страха». В 2006 году известный телеведущий, специалист по рекламе и актер, снимавшийся в фильме Ларса фон Триера «Идиоты», опубликовал свой дебютный роман, который сразу же сделал его знаменитым. Роман Кнуда Ромера, повествующий об истории нескольких поколений одной семьи на фоне исторических событий XX века и удостоенный нескольких престижных премий, переведен на пятнадцать языков. В рубрике «Литературное наследие» представлен один из самых интересных датских писателей первой половины XIX века. Стена Стенсена Бликера принято считать отцом датской новеллы. Он создал свой собственный художественный мир и оригинальную прозу, которая не укладывается в рамки утвердившегося к двадцатым годам XIX века романтизма. В основе сюжета его произведений — часто необычная ситуация, которая вдобавок разрешается совершенно неожиданным образом. Рассказчик, alteregoaвтopa, становится случайным свидетелем драматических событий, разворачивающихся на фоне унылых ютландских пейзажей, и сопереживает героям, страдающим от несправедливости мироустройства. Классик датской литературы Клаус Рифбьерг, который за свою долгую творческую жизнь попробовал себя во всех жанрах, представлен в номере небольшой новеллой «Столовые приборы», в центре которой судьба поколения, принимавшего участие в протестных молодежных акциях 1968 года. Еще об одном классике датской литературы — Карен Бликсен — в рубрике «Портрет в зеркалах» рассказывают такие признанные мастера, как Марио Варгас Льоса, Джон Апдайк и Трумен Капоте.

авторов Коллектив , Анастасия Строкина , Анатолий Николаевич Чеканский , Елена Александровна Суриц , Олег Владимирович Рождественский

Публицистика / Драматургия / Поэзия / Классическая проза / Современная проза
Движение литературы. Том I
Движение литературы. Том I

В двухтомнике представлен литературно-критический анализ движения отечественной поэзии и прозы последних четырех десятилетий в постоянном сопоставлении и соотнесении с тенденциями и с классическими именами XIX – первой половины XX в., в числе которых для автора оказались определяющими или особо значимыми Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Вл. Соловьев, Случевский, Блок, Платонов и Заболоцкий, – мысли о тех или иных гранях их творчества вылились в самостоятельные изыскания.Среди литераторов-современников в кругозоре автора центральное положение занимают прозаики Андрей Битов и Владимир Макании, поэты Александр Кушнер и Олег Чухонцев.В посвященных современности главах обобщающего характера немало места уделено жесткой литературной полемике.Последние два раздела второго тома отражают устойчивый интерес автора к воплощению социально-идеологических тем в специфических литературных жанрах (раздел «Идеологический роман»), а также к современному состоянию филологической науки и стиховедения (раздел «Филология и филологи»).

Ирина Бенционовна Роднянская

Критика / Литературоведение / Поэзия / Языкознание / Стихи и поэзия