Досье поэта-рецидивиста

Со сводов Виндзорской капеллы

В мир зрит обожествленный лик.

Его вчера я видел то ли,

Иль он давно в меня проник?

Не наглядеться в очи эти.

Ты светом дум озарена

И безусловной верой в чудо,

Моя любимая… Одна…

Осталась ты лишь на иконе

В душе запятнанной моей,

Я – клиром лишь у врат алтарных.

Приди, забвение! Скорей.

...

Асгард Ирийский.26 сентября 7520 от С. М. З. Х.

Политические ужасы – Утро Путенда

Каждое утро Путенд, зловонно скалясь и рыча, встаёт, с пренебрежением скидывает со своей подушки чью-то холодную руку, умывается проклятой водой, чистит свой золотой клык, печатку с ядом, серьгу, тоже с ядом, удостоверение председателя правительства, испачканное чем-то буро-красным, и отправляется на работу. Едет по пустой дороге, смотрит на пролетающие мимо пейзажи и безлюдные долины, на свинцовое небо и разряды молний над его чёрной «Волгой», наслаждается утренней кровавой зарей и капающей, капающей с кустов… росой.

По дороге приказывает своему глухонемому водителю остановиться на обочине и идёт в лес, прихватив корзинку. Деревья зловеще шелестят листвой, ковёр красных гвоздик манит. Путенд проходит всё глубже в чащу леса. Ветки смыкаются за его спиной. Каркает вороньё, и трава вянет в тех местах, где ступает его нога, а от дыхания безмолвно падают мухи и комары. Находит чёрную поляну и принимается наполнять корзинку грибами, проросшими из чёрной земли там и тут. Берёт самые красивые и аппетитные, свежие, без единого червячка и изъяна.

Возвращаясь, по пути он срывает сначала один красный поминальный цветок, потом другой, вскоре в его руках оказывается целый букет. Путенд подходит к машине, аккуратно открывает багажник и очень осторожно кладёт свою добычу в свинцовый ящик. Плотно закрывает свинцовой же крышкой и садится назад в машину на сиденье, сделанное из человеческой кожи.

– Дима, – обращаясь к водителю, – цветы жене, грибы на базаре раздай, пусть народ кушает, – и злобно крякнув, наливает себе бокал крови младенца.

– Хорошо, – басом отвечает глухонемой водитель и с глазами патриота и борца за мир, с нищетой и диареей включает «И Ленин такой молодой» в исполнении депутата Государственной думы ФС четвёртого созыва, нажимает на педаль акселератора, и машина, ускоряясь, летит на кремлёвский шабаш.

Они мчат по пустынной трассе с тремя мигалками на крыше – красной, чёрной и чёрной. Олени и медведи расступаются перед автомобилем Президента, Трудяги, Лидера, Радетеля, Спасителя нации. Кролики в странных позах замирают, птицы останавливаются в полёте, широко открыв глаз, медведи перестают сосать лапу, совы моргать, а скунсы вонять, изо рта коров выпадывает сено, изо рта собак – язык, бобров – стружка. Музыка звучит всё громче, и голос Кобзона всё мощнее рвёт окружающее пространство на ломти.

– Вадим Вадимыч, может, прибавим? – спрашивает зловеще-пафосным голосом глухонемой водитель, и смрад от его дыхания заставляет Путенда закашляться даже в противогазе.

Путенд снимает и выкидывает в окно респиратор, затем защитный костюм, выпивает антидот и говорит:

– Теперь гони, Дима. Тут пыль уже не радиоактивна. Выехали наконец-то из Припяти…

Не эфорюга

Воруй любовь и жри сердца,

Надменность рожей источая,

«Мне надоело, скукота», —

Как б.я. ь, невинно расточая.

И будешь счастлива с лохом.

В сортиры души обращая,

И прорастая в камне мхом,

Неэфорию воплощая.

Йети девяностых

Кальмар Иваныч – так любя за глаза мы звали этого сорокадевятилетнего любителя распустить, расплести свои руки-щупальца вокруг молодой девушки, ведущего образ жизни юнца-переростка.

С сигаретным дымком вдыхал он нашу молодость и кураж, мы – его некую уверенность во всём, бывалость, опыт и везение. Везучесть ведь, как и доброта, очень притягательна. Сказку наяву – вот что я всегда ощущал при виде этого слегка поседевшего, полысевшего, но всё же хорошо сохранившего себя молодого деда и неоднократного отца семейств.

Благополучие своё Иваныч не заработал – оно свалилось на него нежданно, как снег с одинокой ели в берёзовом лесу или степной пойме. Шквал удачи, накрыв однажды, упорно не отпускал и до седин.

Как и многие, мечтал когда-то Иваныч о собственной машине. Дивные грёзы всполохами рассвета сияли где-то там, за далёким японским горизонтом – работая на стройке каменщиком, укладывая мозолистой рукой в день по триста-четыреста тяжёлых кирпичей и полтонны раствора, приблизить их или приблизиться к ним было весьма и весьма нелегко. А тут девяносто восьмой…