Досье поэта-рецидивиста

Обычный летний вечер склонялся над городом. Слава по привычке стащил несколько купюр и, не пересчитывая, сунул в карман. Натянул кроссовки ещё до этого, чтобы быстро выскользнуть из квартиры, если его обнаружат, незаметно закрыл входную дверь и вышел на улицу. Позвонил Помидору, получившему кличку за постоянно красное лицо, и Пете, которого на самом деле звали как-то совсем иначе. Считал их друзьями, они его — денежным мешком, с которым можно хорошо и бесплатно повеселиться.

Троица пошла знакомыми унылыми дворами в магазин. Купили водки и примчались в детский сад, где обычно и коротали вечера. Облака волной проплывали по небу, то накатываясь на мифические берега, то растворяясь бело-голубой пеной. Водка текла бурной неудержимой горной речкой, которую Слава перескочил в два прыжка; кончившись, потекла широко, но спокойно спиртом, купленным в частных домах и разбавленным на глаз у синей колонки, торчащей из земли, как скважина минеральной воды. Из этой реки Славу неоднократно вытаскивал Помидор, каким-то чудом удерживающийся на ногах, не покоряясь накатывающимся волнам, хотя никогда не занимался плаванием.

Спиртовая река через час или два превратилась для Славы в полноводную, широкую, тихую и спокойную, наполненную самогоном. Она и стала для него роковой. Он утонул в ней, не справился с течением. Захлебнулся своими же рвотными массами, как сказали врачи, осмотрев на следующий день бездыханное тело.

Он слишком далеко заплыл — как тот, кто до него носил имя Слава, и никого не оказалось рядом, никого, кто бы мог помочь ему, вытащить из этого тихого коварного потока, просто повернув на бок, — ни друзей, ни брата, ни отца. Их не было потому, что он их в тот день, как, впрочем, и во все остальные дни, с собой просто не позвал. Он шёл один по жизни, принимая за дружбу корысть, сторонясь истинной любви и заботы. Судьба повторилась, трагически повторилась, примета сбылась мистически. И видимо, сбудется ещё не раз, пока мощный и коварный поток живёт в самом человеке.

Голгофа Сибири

Дикие яблони, резкий обрыв.
Речка тиха и спокойна. Надрыв,
Чувство смятенья, трагедии давней
Скрыто от всех прошлым веком. Печалью
Мир там наполнен, и время былое
Всем нам оставило что-то немое,
Что не дано нам увидеть, но всё же
Мы ощущаем там холод по коже…
Люди без Бога в душе в день воскресный,
Встав во хмелю, подпоясавши чресла,
И не раскаясь в грехах первородных,
В тех, что вершили они принародно,
Сели верхом на коней и в обитель
Монастыря Богородицы свитой
Бесовской пришли не с иконой —
С шашкою, кровью людской обагрённой.
Храм поругав, колокольни разрушив,
Место мольбы превратили в конюшни,
Место святое — в ЗК, или «лагерь»,
Где убивали людей, — в ад ГУЛАГа.
Тысяч людей, невиновных пред Богом,
Уничтожали не пулей — природой:
Пеклом, болезнями, зимнею стужей,
Тяжким трудом и бурдою овсюжьей.
Минуло время, но память людская
Всё сохранила, поднялись вновь храмы.
И словно слёзы людей убиенных,
Здесь пробудился источник целебный.
Стала для многих Голгофа Сибири
Местом духовным, отдушиной в мире,
Где продолжаются лагерь и зона,
Где непохожесть считают позором,
Где нет приюта душе человека,
Только к тщеславию, к деньгам — не к свету
Мир там идёт. И по злой воле рока
Там, где был ад, теперь рай… но до срока…

Я — декан СибАДИ