Досье поэта-рецидивиста

И вот однажды в моём заскорузло-консервативно-пролетарском мнении появилась огромная брешь. Появилась она благодаря обычному с виду человеку, взорвавшему во втором акте какого-то спектакля по мотивам рассказов не то Гоголя, не то Щедрина моё сознание отточенной безукоризненностью исполнения своей сольной партии в поминальном танце-плаче. После увиденного во мне проснулся интерес к этой, пока не известной мне персоне в частности и танцу вообще.

Тело человека не слишком совершенно, не очень красиво, порою весьма неказисто и без должного ухода с годами приобретает вид более удручающий, нежели заставляющий им восхищаться. Лишь спорт и танец могут продлить молодость плоти — только это я всегда считал основным их назначением, а не достижение невероятных, уничтожающих организм рекордов и постановку невероятных по сложности акробатических трюков на сцене. Никогда я не верил, что в танце есть душа. Оказалось, есть, и порой не меньшая, чем в стихах, музыке и литературе. Именно интерес к душе танца и пробудил во мне незнакомец.

Спектакль закончился, и люди потянулись в гардероб за собольими шубами и песцовыми шапками да в кафетерий за рюмкой коньяка и долькой лимона. Среди когорты последних оказался, не скажу, что случайно, и я. Непринуждённый трёп записных театралов в кафе перемежался звуками сходящихся как на дуэли рюмок; восхищённые вздохи дам наполнялись сладким дымом отечества от заграничных сигарет; бармен, не иначе бывший служитель Мельпомены, был словоохотлив и подливал в беседы праздных кутил тирады, а в их стаканы недешёвое вино. Собравшиеся в кафе ждали, как всегда, одного (вернее многих) — виновников торжества, а именно труппу танцоров, что ежедневно благосклонно одаривала почитателей своего таланта вниманием, заодно не чураясь угоститься за их счёт.

Прошло около получаса, и труппа появилась. Собравшиеся в этом, конечно же, не сомневались, и за прошедшее время многие успели основательно заправиться и забыть про слуг Мельпомены, безвозвратно сделавшись слугами Бахуса. Труппа, надо заметить, очень скоро последовала примеру этих избранных. Процесс миграции из мира Мельпомены в подвалы Бахуса выглядел весьма примечательно.

Я, как и все собравшиеся в кафе, картинно выпивал за барной стойкой, сооружённой из цельной древесины векового дуба или ясеня, при стуке по которой в воздухе разносился низкий глубокий звук, и чего-то ждал. Точной цели у меня не было. Просто было любопытно, и я решил интерес свой удовлетворить. Более подходящего места, чем театральный кабак, в данном случае придумать было невозможно.

Итак, появилась труппа. Почти в полном составе — за исключением актеров массовки: они никому не были интересны, не известны и пить могли только за свой счёт, что проделывали очень редко. Среди группы с виду довольно брутальных мужчин я увидел его — незнакомца, так стремительно разрушившего мой замок иллюзий и предубеждений. Пройдясь по кафе, похлопывая восторженных подвыпивших поклонников по плечу, он неожиданно направился к барной стойке, где расположилась моя, в тот момент уже не совсем скромная, персона. Сел рядом со мной, заказал какого-то бабского ликёра и, обернувшись в мою сторону, неожиданно спросил: «Ну как? Вам понравился спектакль?»

Мой язык кто-то превратил в тот момент в телячий, и я с трудом выразил своё восхищение фразой: «Да нормально». Я бы на месте незнакомца на такую фразу отреагировал жёстко и скорее всего удалился, но мой визави остался и продолжил общение.

Не помню, о чём мы говорили, но беседа срослась, склеилась и потекла сначала ручьём, рекой, а потом и бурным, разгорячённым спиртным потоком. Разговаривали обо всём подряд — о погоде, о литературе, о музыке, на философские, религиозные и откровенно похабные темы. Он вещал мне о гении и трудолюбии Барышникова и Агриппины Вагановой, о Дягилевских сезонах и балетах Чайковского и Рахманинова, об удивительных секретах закулисья и байках мира танца. Мне было очень интересно, очень. Вечер перешёл в ночь, и ряды почитателей сцены вокруг нас заметно поредели — остались самые восхищённые ценители минувшего театрального действа с бутылками коньяка на сероватых скатертях. Мы пересели за столик в углу и заказали ещё выпить. «Вина!» — попросил официанта он и изящным жестом налил мне почти полный стакан кровавой жидкости, когда то подоспело.