Читаем Досье поэта-рецидивиста полностью

Наоборот, покладистости его характера можно было только позавидовать. Деловит, мастерски исполнял желания заказчика, вовремя и качественно, как под копирку, мог сработать сотню-другую серёжек или ожерелий, отличался весёлым нравом и умеренностью языка. А вот выпивать умеренно за сорок лет так и не научился. И получая солидный гонорар за серьёзную работу, надолго уходил. В запой.

Неделю, другую, месяц не появлялся на работе. Из раза в раз повторялось одно и то же. Пропивал всё заработанное. Занимал, пока давали в долг, и продолжал кутить. Подходил черёд продажи имущества. За гроши весело и беззаботно отпивал телевизор, холодильник, кровать, костюм, плащ и ушанку. Инструменты и те умудрялся кому-то запродать, лишь бы влить в себя что-нибудь веселящее и горячительное.

Через два-три месяца на пороге Тобольской косторезной фабрики возникало нечто. Патлы нестриженных, немытых вечность волос, борода-мочало, волосатые босые ноги, чёрные от въевшейся дорожной пыли, руки, свисающие, как плети, и, как ни странно, новый мешок из-под картошки с прорезями под верхние конечности, водружённый на абсолютно нагое тело.

Вопросов мы не задавали.

Почем новая мешковина? Кто модельер? Подгонялся ли клифт по фигуре? А можно было приталить?

Просто отмывали, отчищали, одевали, отпаривали и отпаивали отварами, выдавали новый инструмент и вновь принимали на работу. Потому что классным мастером был, а мастерство не пропьёшь. Да и человек неплохой. А то, что пил, — так ведь нет же идеальных людей. Недостатки тоже нужно любить.

Мысли из никуда

Мысли, покрытые камнем.

Когда хочешь многого — тебя много.

Бляж.

Не знаю, как на жизнь, но на смерть писатель точно может заработать.

Орки и Work’и.

Пока мы видим то, чего нет, мы находимся там, где заслуживаем.

Преодолела непреодолимое, вырвав позвоночник у беспозвоночного.

Не рожайте ненужных детей…

Педагогически запущенный ученик — так, с одной стороны, гуманно и корректно, а с другой — обыденно и цинично называют таких детей учителя. Хотя именовать созданий этих детьми вообще неправильно. Дети — это ещё не думающие существа, растущие в парнике среди таких же, как и они, цветов жизни. Аня росла на обочине пыльной грязной дороги, на жизненной свалке, помойке.

Родители не то что пили — жили с мыслью о выпивке и желательно без закуски, чтобы эффект был помощнее. Поэтому дома Аня могла делать две одухотворяющие вещи: стучать карандашом по пустым бутылкам, высекая из них, как из палочек ксилофона, разные звуки, и мечтать, что родители когда-нибудь протрезвеют и её вдоволь накормят.

На фоне класса она сильно выделялась: никаких украшений, чёрная одежда — так легче скрыть грязь на засаленном воротничке и манжетах — да пустой, безэмоциональный, потухший взгляд. Расшевелить и заинтересовать её чем-то не получалось, что бы мы ни предпринимали.

Насмешки в лучшем случае, презрение и издевательства одноклассников — пять тяжелейших перемен. На уроках колы и пары от учителей. Всё это сносила она безмолвно и безропотно. Волю её не ломали. Сила в ней так и не успела сформироваться. Пример безволья родителей перед бутылкой сыграл своё гнилое дело. Не знала она, что такое любовь и тепло, забота и участие, поэтому принимала все эти «блага», исходившие от нас, за омерзительные сочувствие и жалость.

Как-то я задал ей вопрос, на который и сам-то не могу найти ответа: «Для чего ты живёшь?» Не знаю, кто произнёс эти слова — подлец или предтеча. Наверное, фраза прозвучала цинично и жестоко. Но и иначе я поступить не мог. Зачем ей школа, зачем ей изучать английский? Она из городка-то никогда не выезжала, и едва ли представится шанс. Биология, математика, физика? Знания мертвы, если нет возможности применить их на практике. У Ани не было ни возможности, ни надежды на это. И ей самой всё было ясно.

Ничего не ответила. Лишь подняла голову, и лезвие взгляда скользнуло по мне. Впервые увидел я эмоции, энергию, душу в этом безликом существе. А через неделю она пропала. Не знаю, что с ней произошло, потому что вскоре пропал и я. Надеюсь только, что мой зов без ответа помог ей, помог обрести свой собственный путь — неважно, хороший или плохой с точки зрения общественной морали. Главное, уникальный, как и хотел Создатель. Очень надеюсь на это.

Flammable jazz

Перейти на страницу:

Похожие книги

Тень деревьев
Тень деревьев

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — выдающийся русский советский писатель, публицист и общественный деятель.Наряду с разносторонней писательской деятельностью И. Эренбург посвятил много сил и внимания стихотворному переводу.Эта книга — первое собрание лучших стихотворных переводов Эренбурга. И. Эренбург подолгу жил во Франции и в Испании, прекрасно знал язык, поэзию, культуру этих стран, был близок со многими выдающимися поэтами Франции, Испании, Латинской Америки.Более полувека назад была издана антология «Поэты Франции», где рядом с Верленом и Малларме были представлены юные и тогда безвестные парижские поэты, например Аполлинер. Переводы из этой книги впервые перепечатываются почти полностью. Полностью перепечатаны также стихотворения Франсиса Жамма, переведенные и изданные И. Эренбургом примерно в то же время. Наряду с хорошо известными французскими народными песнями в книгу включены никогда не переиздававшиеся образцы средневековой поэзии, рыцарской и любовной: легенда о рыцарях и о рубахе, прославленные сетования старинного испанского поэта Манрике и многое другое.В книгу включены также переводы из Франсуа Вийона, в наиболее полном их своде, переводы из лириков французского Возрождения, лирическая книга Пабло Неруды «Испания в сердце», стихи Гильена. В приложении к книге даны некоторые статьи и очерки И. Эренбурга, связанные с его переводческой деятельностью, а в примечаниях — варианты отдельных его переводов.

Андре Сальмон , Жан Мореас , Реми де Гурмон , Хуан Руис , Шарль Вильдрак

Поэзия