Доска Дионисия

Долго запершись, Дионисий все что-то измерял циркулем и, наконец, вынес выструганные из дерева стрельницы и стены. Их установили на глиняной модели, все в размер — ориентиром служила деревянная модель собора и трапезной.

— Стройка сия лет на десять. И строить ее не менее тысячи смердам. Дело большое.

Мастер Джулиано особенно восторгался захабами с железными решетками у ворот. Осаждающие, если им удалось бы сломать ворота, ворвавшись, попадали в специальный каменный мешок, где их истребляли бы с галереи.

— Все хорошо, да вот только донжона нет, негде защитникам в самой крайности укрыться, если враги внутрь стен ворвутся, — сожалел Джулиано. Но и это исправили, спроектировав примыкающую к трапезной высокую башню-звонницу, и решили еще больше уменьшить узенькие окошечки трапезной палаты. В подвале трапезной стали копать глубокий колодец на случай осады.

— Ну вот, теперь огород огородили, можно и овощи сажать, — так заключил Дионисий свои фортификационные работы.

Заложение первой надвратной башни отпраздновали в загородном тереме Шимони. Кроме хозяина на пиру не было монахов. Прислуживали рабыни и домашние девушки хозяйки. Вышла и она сама.

— О, белла донна Мария! — запричитал Джулиано при ее появлении.

Мастер Дионисий отнесся к хозяйке ласково, назвал ее боярыней, с удовольствием принял из ее рук чарку анисовой водки, даже выпил против своего обыкновения. Обилие книг в Шимониной библиотеке его порадовало. Он с удовольствием рассматривал древние рукописи в тяжелых кованых переплетах. Пять переписчиков с почтением показали Дионисию свои копии. В переводе было много греческих слов, записанных кириллицей и не переведенных на русский. Дионисий одобрил заставки, шрифт, обещал помочь сделать миниатюры. Когда вернулся в палату, то все уже сильно захмелели. Венецианец напился и плакал, размазывая по столу бородой телячий холодец. Шимоня был мрачен. Поругались. Венецианец заскучал по Италии, проклинал Россию, все русское, грозился убежать.

Рассерженный Шимоня велел венецианца посадить на цепь. Пять здоровых мордатых краснорожих холуев, стриженных под горшок, в длинных белых рубахах, схватили отяжелевшего, как мешок с овсом, Джулиано и уволокли в подвал сажать на медвежью цепь. Марко побледнел. Дионисий на всё улыбнулся, подмигнул сыну. Выпил еще чарку с вином и спросил Шимоню:

— Люб тебе итальянец? Отпустить домой не хочешь?

Шимоня усмехнулся:

— Я за него пять коней и доспех новгородский отдал, да еще соболей два рундука. Дорогой раб.

Дионисий согласился, что цена за Джулиано уплачена изрядная и что раб он дорогой, не всякому по карману.

Пир был испорчен. Донна Мария по-мордовски выговаривала Шимоне, что Джулиано не медведь и его сажать на цепь негоже, да и все равно завтра его спускать придется. При этом она внимательно осматривала черными беспокойными глазами статного сероглазого дионисиева сына Феодосия, что не понравилось Шимоне. Шимоня сердито удалился к себе в светелку, по дороге наподдав попавшееся под ноги креслице, украшенное резьбой из мамонтовой кости.

Дионисий приподнял кресло, погладил резьбу — из мамонтового зуба Джулиано вырезал полных нимф, укрывающихся в винограднике от фавнов и похожих телом на донну Марию.

Со дня после пира Дионисий стал работать в трапезной над бумагами. Циркулем и другими инструментами он все измерял: цветы, растения, скелеты зверей, кристаллы, камни.

Монахи шептались:

— Ведун. Не зря он все это делает — колдует.

Ученики и сыновья мастера терли камни, глины, готовили краски.

Грек Николай, ободренный похвалами, с успехом быстро писал праздники для иконостаса. Дионисий молча смотрел, как он работает. Иногда вмешиваясь тончайшей беличьей кисточкой, он поправлял контуры — делал их более плавными и удлинял некоторые фигуры.

Долго не удавалась Николаю фигура Сергия Радонежского — чудотворца, все получался он у него некротким, похожим на суровых неистовых греческих старцев со Святой Горы.

Дионисий показал Николаю папки, полные его рисунков. Тонким контуром были прорисованы все известные в России святые и сюжеты, причем многие группы фигур были заключены в геометрические контуры. Тут понял Николай, для чего все измеряет мастер: «Он и иконы, как крепостные стены, по Эвклиду строит».

Увидел грек Николай и то, о чем он давно слышал и что было принято только на Руси — небольшие двусторонние, написанные на грунтованном холсте маленькие дорожные иконки-таблетки — образцы для работы.

— Для сыновей написал, — объяснял Дионисий. — Сам я без образцов по своей памяти и разумению пишу, — таблеток было много, штук сорок, сложены они были в особый деревянный ящичек, окованный медью.

Не менее, чем «таблетки», поразили Николая — любителя и ценителя эллинской премудрости — десять древних греческих и латинских книг, которые Дионисий достал ему из двух меховых торб-вьюков. Среди этих книг была рукопись Цицерона «О славе», о существовании которой не знал Николай, проведший в молодости много времени в монастырских библиотеках Мореи, Мистры и Афона.

Дионисий усмехнулся: