Доспехи совести и чести

Он повернулся в пол-оборота, так что расстояние между ними сократилось до опасной близости, и слегка наклонился вперед, будто вглядываясь в глубину ее глаз, его правая нога, утонула в драпировке платья, жар, странный и неизведанный сжал грудь словно тиски, она забыла дышать, будто его глухое и тяжелое дыханье стало ее собственным. Положив левую руку на изголовье скамьи, он ладонью и кончиками пальцев коснулся ее плеча. Она не отпрянула, и даже не шелохнулась, напуганная и завороженная новыми чувствами, которых она не знала до сего дня. Смутное предчувствие, что столь интимный и чувственный жесть всего лишь прелюдия, чего то большего и неизвестного, не давало ей отстраниться, страшась и робея, но всем телом желая того.

Он больше не сделал и шага на встречу, только грустно улыбнулся и заключил:

– Вы сущий ангел, Лизавета Николаевна, в этом райском яблоневом саду.

– И если, здесь райский сад, значит ли, что где-то притаился змий-искуситель? – шепотом, будто боясь сказанного, спросила Лиза.

Мейер негромко рассмеялся, и стал почти мальчишкой. Было сейчас в его лице нечто озорное и даже разбойничье, но лишь на мгновенье, устыдясь, своих чувств через минуту он вновь стал серьезен и сосредоточен.

Затем словно проиграв борьбу с самим собой, вновь наклонился к ней, и накрыл ее ладошку, своей большой крепкой мужской рукой, шершавой словно лист того самого вяза, который она совсем недавно держала в своих руках.

– Так или иначе, вам ничто не угрожает, – заключил он, вновь улыбнувшись, впрочем, улыбкой дежурной и мало, что выражающей, и нехотя выпустил ее руку из своей.

– Как жаль! – порывисто воскликнула Лиза. – Как бы не был прекрасен райский сад, но быть счастливым, только лишь по не знанию, не то же самое, что, быть счастливым, постигая и овладевая новым опытом, исследуя и изучая жизнь.

– Ох, Лизавета Николаевна, опасные вы мысли высказываете, ох, опасные, а что если, познав что-то окажется, что счастье то и нет, что если счастье лишь в неведении, и лишь до той поры пока глаза застланы шорами.

– Тогда я скажу, что грош цена такому счастью, потому что это и несчастье вовсе, а иллюзия такового, – категорично заявила она. Затем чуть помедлив, продолжила: – И ежели вы будете готовы рассказать, облегчить вашу душу, рассказать мне, что бы то ни было, что тревожит и терзает вас, то не опасайтесь, что раните меня своею правдой, ибо может так статься, что я не так наивна, как вы думаете, и знаю жизнь, гораздо лучше, чем может казаться.

– Я знаю… и в том не сомневаюсь, – задумчиво произнес он, после немного помедлив, встал, и, повернувшись к ней лицом, произнес: – Но разрешите откланяться, боюсь, я, итак злоупотребил вашим вниманием…опять.

Это побег, в том не было сомнений. Побег от чувств? От страха? А может и от того и от другого?

Она посмотрела ему в глаза, и с губ, едва не сорвалась мольба, не уходить, остаться, на секунду, на минуту, навсегда. Но она сдержалась. Не желая быть навязчивой и отпугнуть его тем самым, а значит потерять навеки.

Мейер словно прочитал ее страхи, поспешил заверить ее:

– На том же месте. Завтра в полдень. Я буду ждать вас. И может быть, расхрабрюсь, и расскажу как есть, кто знает, рано или поздно вы итак обо всем узнаете. Поезд из Петербурга идет медленно, но слухи, слухи, будто летят по воздуху, и уж лучше вы обо всем узнаете от меня, нежели из уст других, когда и факты и события, могут быть искажены так, что мое и без того запятнанное имя будет безвозвратно втоптано в грязь, а я буду безнадежно и навечно опорочен в ваших глазах, – потом помедлил немного, и произнес: – Ведь как ни не странно, мне до сего момента, да и сейчас, все равно, что обо мне думает другие, но с недавних пор, мне важно, что думаете обо мне вы, – заключил он, словно произнося это, смирялся с тем самым фактом, которого не хотел и не желал.

Лиза подала ему руку в знак прощанья, чтобы хотя бы на секунду еще раз ощутить теплоту его рук, но он порывисто взял ее ладошки в свои и поднес к губам, запечатлев на них короткий и едва ощутимый поцелуй, после чего не оборачиваясь, стремительно удалился.

Лиза помедлила немного, убедившись, что осталась одна, и поднесла ладошки, которые он только что поцеловал к своим губам. В этом невинном жесте, было столько силы, столько скрытых, спрятанных и засыпанных камнями и пеплом сгоревших и похороненных надежд, надежд на любовь и взаимность. И теперь, чувство, сильнее которого нет на всем свете, пробираясь сквозь камень, скрывающий жаркое и трепетное сердце, дало ростки, нежные, трепетные и тонкие, но такие крепкие, что нет такой преграды, которую своей мощью они не смогли бы разрушить.