Доспехи совести и чести

Ей не хотелось возвращаться, так она и сидела бы целую вечность, словно затерянная в океане новых и странных чувств, не спеша прибиться к берегу, но прошло слишком много время, и, боясь, что долгим своим отсутствием, она может вызвать у семьи беспокойство, а что, хуже подозренья, и они наведаются в сад. Только не это! Она даже боялась помыслить о том, ведь тогда, тайна, что соединила их, будет раскрыта, а хрупкий союз, не успев окрепнуть, будет навеки разрушен.

Около подъездной дорожки к дому, куда поспешила Лиза, стояла бричка, во всех окнах горел свет, и такое оживление кругом было в самом воздухе, что Лиза невольно заволновалась и ускорила шаг, отчего нога неприятно застонала, напоминая ей, что как бы не окрыляла любовь, все же, в жизни, остаются вещи, не подвластные даже ей.

В зале веселые голоса, и смех сестры громче всех, верно Павел Павлович Трусов приехал. Еще не так давно коллежский регистратор, а ныне коллежский секретарь, а по совместительству муж ее сестры, и только потому коллежский секретарь, ибо отец употребил немалое свое влияние, дабы оказать содействие в прохождении его зятем кругов чиновничьего ада, легче, и быстрее обычного.

– Доброго, Всем, дня, – поздоровалась Лиза, входя в гостиную, – простите за долгое отсутствие, так увлеклась чтением, что и не заметила, как пролетело время, – извиняясь, начала оправдываться она. Ей казалось, что сейчас, буквально каждый в комнате теперь догадывается, какую тайну скрывает она. – Книга! – вдруг, спохватилась Лиза, поняв, что так называемое «алиби» умудрилась забыть на скамье. Но возвращаться было слишком поздно, тем более, когда дом полон гостей.

Трусов поднялся с дивана, приветствуя Лизу, и галантно предложил сходить за ней, но та поспешно отказалась от помощи, и, стараясь перевести разговор на другую тему, продолжила:

Если бы я знала, что прибудут гости, право слово, как мне неловко!

– Лизавета Николаевна, не казните себя, вашей вины в том нет, я никого не уведомил о своем приезде, – заверил ее Трусов, несколько удивленный такому ярому раскаянию.

– И даже меня! – полушутя, пожурила его сестра, чье лицо светилось от счастья, будто только что начищенный до блеска самовар.

– Даже тебя, милая, снисходительно подтвердил тот, впрочем, не слишком довольным, тем, что жена перебила его.

– Мы конечно сюрпризы любим, но право слово, стоило послать письмо и предупредить нас, – заметила недовольно матушка, Мария Петровна Арсентьева.

В комнату вошла прислуга с чаем.

– Вели подать куропаток к ужину, – распорядилась Мария Петровна.

– Ну вот, а я приехал куропаток пострелять! А их уже подают! – весело заметил Трусов.

– Было бы желание, можно и пострелять, – воодушевился Николай Алексеевич Арсентьев. – Завтра и охоту организуем, долго ль нам?

Насидевшись в женской компании, с женой и дочерями, Арсентьев, до такой степени заскучал, что по обыкновению не слишком жаловавший зятя, теперь же был рад даже такой мужской компании. Не сказать, чтобы он не любил мужа дочери вовсе, но все-таки относился к нему скорее холодно, нежели с отцовским теплом. И не без причины. Хотя при всем при том, трезво оценивая старшую дочь, понимал, что Трусов, хотя и не обладает выдающемся умом, однако же, честолюбив и не лишен неких добродетелей, злоблив и мелочен, но не жесток, способен на подлость, но лишь мелкую, ибо до крайности трусоват. Словом, едва ли герой положительный, однако так мал и незначителен, что безобиден. А дочь? А дочь глупа, и в этом ее счастье.

Ему, конечно, было обидно, как и любому другому состоятельному человеку, что все то немалое, коим он обладал, пойдет прахом, и титул, и именье, и память о нем, но что поделаешь, жизнь несправедлива и в этом ее смысл, а иначе как скучно бы жилось, ежели всем по заслугам, да по чести воздавалось. В итоге, как бы не горько было признавать, но роду Арсентьевых суждено закончится на нем. Значит, так тому и быть. Настроение от мыслей вновь испортилось, едва успев улучшиться, и вновь пригубив херес, он грустно посмотрел на весь этот странный квартет.

Подали ужин. Лиза, всегда жарко принимавшая участие в беседе, с охотой и энтузиазмом, расспрашивая о том, что произошло в Петербурге за время их отсутствия, сейчас была тиха, молчалива и равнодушна ко всему и всем. А, чванливый, Пал Палыч, пуще прежнего похожий на важную цесарку, впрочем, ту же курицу только с самомнением, со своим тучным крупным телом и головой без шеи, заполнивший собой всю гостиную, скорее метафорически, нежели физически, делал ужин почти не выносимым. Удивительно, как это возможно, чувствовать себя настолько одинокой, когда рядом, так много людей, и ежели бы сейчас остаться одной, с самой собой и со своими мыслями, то пожалуй, и одиночество бы рассеялось. Верно одиночество, лишь состояние души, и никак не связано, с количеством людей подле тебя. Скорее, наоборот, в большой и шумной компании, тоска сия тем пронзительнее и непереносимее, чем больше людей вокруг.