Доспехи совести и чести

Разговор в гостиной принял привычное русло, дела политические были оставлены и забыты, а на замену пришли дела земные, да житейские, что оказались важнее и интереснее. Говорили о завтрашней охоте, и о планах на вечер, что приготовить и что подать, а на что уж и глаза не глядят, и что не при каких условиях и подавать не стоит. На охоту изъявили желание отправиться все, и даже дамы, кроме Лизы. Для вида и она согласилась, но решила завтра сказаться больной, чем раньше никогда не пользовалась, но теперь, ее недуг как нельзя пришелся кстати. Как бы она не пыталась принимать участие в беседе, мысли неизменно возвращались к Мейеру, и оттого все ею сказанное было не к месту и не ко времени. Нужно ли верить услышанному? Надо ли полагаться, на слова Трусова? И надо ли вообще полагаться на то, что говорят другие? Она с малых лет знала, что и о ее семействе злословили не мало. Отец ее Николай Алексеевич Арсентьев, несмотря на то, что происходил из дворянского рода, который когда то обладал и титулом и землями, на момент вступление в наследство, от своего рода получил лишь имя, умирающую деревеньку да долги, которые будто нарочно всегда ходили парой с титулом. И сидя на последней ветке, умирающего генеалогического древа, недолго думая, нашел для себя единственно возможное решение, а именно женился на дочери известного Московского фабриканта Кошкина, обменяв свой титул на деньги, и ни минуты о том не жалел. Продолжив дело тестя, в качестве подспорья, занялся торговлей химическими и колониальными товарами, что даровало ему финансовую и физическую независимость от родственников жены. Затем заработанное удачно инвестировал в банковское дело, а именно в первый Коммерческий банк Петербурга, через год другой, третий, нанял ловких управляющих, и, в конце концов, удалился на покой, наслаждаться праздной жизнью и природой. Но это лишь на первый взгляд, в реальности же старый ястреб зорко следил за бизнесом и цепко продолжал держать все в своих руках. Словом, после тернистого пути Арсентьева к успеху, сквозь компромиссы совести и чести, молва скорее из зависти, нежели из праведного гнева, как только не злословила о нем и о его супруге, считая со всей убежденностью, что рождение дочери-калеки не иначе как наказание Господне за грехи. Но все это лишь за глаза. Ну а в глаза? Заискиванье, подхалимство, и молчанье, ибо великая сила власти и денег способна сомкнуть даже самые разговорчивые рты.

Что касается брака, то изначально основанный на расчете, тот оказался почти счастливым, ибо даровал обоим именно то, чего они желали: ему финансовую поддержку, а супруге свободу, о которой она могла лишь мечтать, находясь до замужества под гнетом властного и деспотичного отца. Впрочем, пожалуй, ни один брак, нельзя назвать абсолютно счастливым, на чем бы основан он ни был. Ибо даже самые сильные чувства, рано или поздно засыпает песком времени, а слова любви, словно вензеля на дереве, что были, когда то символом той любви, сотрутся от тысяч нежных, но однообразных прикосновений. От ежедневных разочарований и разуверений, любовь разрушиться, рассыплется, исчезнет, явив на смену новый союз, основанный на чувстве, пожалуй, крепче и сильнее первого, потому что, напоминает родственную связь, связь, рожденную не нами, связь которой мы хотя и не желаем, но разорвать которую уже не в силах.

Так и между супругами Арсентьевыми после прожитых лет, где случалось всякое, и дурное и хорошее, в конце концов, воцарился мир, основанный по большей части на терпении и снисхождении, правда, с толикой раздражения, оттого что, как бы не хотелось порой в минуты разлада исправить и поменять жизнь прошлую, пришло время, когда менять ее было уже слишком поздно и бессмысленно, так как поменяв что-либо едва ли каждый из них обрел бы счастье большее, нежели то, которое имел сейчас.

Прошел почти час, а может больше, Лиза потеряла счет времени, погрузившись в свои тягостные мысли, с трудом различая чувства, обуревавшие ее, не ведая где есть любовь, а где страх. Сердцем, душой, и всем естеством, она ощущала, что он не мог поступить так, как говорил Трусов. С другой стороны его побег, и молчание, и жесты и взгляды, и многозначительные фразы, указывали, что за всем этим стоит нечто, о чем он не хотел говорить. Нечто чего он страшился, стыдился, от чего скрывался, но что неизменно догоняло его в мыслях и думах. Ей необходимо было спросить у Мейера напрямую о произошедшем. Ей нужно знать, что на самом деле заставило его подать в отставку и словно отшельнику искать успокоения в забытом и почти заброшенном именье. Она желала и страшилась ответа, но больше всего она боялась другого, она боялась саму себя. Боялась, что каков бы ни был ответ, ее чувства останутся неизменны.