Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга

Мэри. Восемь лет, настоящий мальчишка с веснушками. Мама с большим трудом пытается сделать из нее „леди“. (Все же мягкая настойчивость мамы и врожденные данные победят: Мэри вырастет украшением Семейства, и за ней будут увиваться парни. Я ненавидел их, поскольку одно время был ее любимцем. Из всех моих сестер и братьев лишь Мэри была по-настоящему близка мне. Можно быть одиноким в большой семье, я и рос таким, компанию мне составляли лишь Дедуля – всегда – и Мэри – короткое время.)

Вудро Уилсон Смит. Ему не хватает до пяти лет нескольких месяцев. Это самое пакостное дитя, которому когда-либо позволяли расти. У меня в голове не укладывается, что этот мерзкий маленький сопляк представляет собой то самое семя, из которого вырос прекраснейший цветок в истории человечества, а именно сам Старичина-молодчина. Пока ему удалось плюнуть в мою шляпу, когда она предусмотрительно располагалась на вешалке вне пределов его досягаемости; я неоднократно слышал от него всякие дерзости, из которых „опять этот дурень в дерби приперся“ – самая мягкая. Он пнул меня в живот, когда я попытался с ним поиграть (моя ошибка – я не хотел прикасаться к нему, но решил заставить себя избавиться от этой рациональной застенчивости), и обвинил меня в жульничестве за шахматной доской, хотя сплутовал сам: показал мне что-то в окне, а тем временем передвинул моего ферзя на одну клетку. Я засек его… и так далее, ad nauseam[83].

Но я продолжаю играть с ним в шахматы, потому что а) собираюсь завязать отношения со всеми членами моей первой семьи на то короткое время, которое смогу провести среди них; б) Вуди все равно будет играть в шахматы при любой возможности, а мы с Дедулей – единственные шахматисты, способные играть с этим ядовитым созданием (Дедуля при необходимости даст ему подзатыльник; я же не удостоен подобной привилегии, но если бы я не опасался последствий, то попробовал бы придушить его. Интересно, а что случилось бы потом? Неужели половина человеческой истории вовсе исчезла бы, а остальная часть изменилась до неузнаваемости? Нет, „парадокс“ – бессмысленное слово; уже тот факт, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том, что в этом „здесь и сейчас“ мне удалось сдержать свой праведный гнев на маленького гаденыша.)

Ричард. Ему три года, он столь же привязчив, насколько Вуди труден, любит сидеть на моем колене и слушать истории. Самая любимая его сказка – о двух рыжеволосых близнецах по имени Лаз и Лор, летающих по небу в волшебном корабле. Общаюсь с ним с легкой печалью: Дикки погибнет весьма молодым при воздушном налете на местечко, называющееся Иводзима.

Этель. Небесная улыбка с одного конца и мокрые пеленки с другого, в разговоры не вступает.

Такова моя (наша) семья в 1917 году. Я рассчитываю пробыть в Канзас-Сити до возвращения папы – а это уже скоро, – потом собираюсь уехать отсюда; кое-что меня здесь напрягает, хотя и приятно – как и многое другое. Надо бы заглянуть к ним, когда война окончится… но, наверное, этого я делать не стану. Слишком многих придется приветствовать.

Чтобы все прояснить, следует рассказать о кое-каких здешних обычаях. Пока папа не вернется домой, официально я могу быть принят в доме лишь как приятель Дедули по шахматам, и только; хотя он сам – а быть может, и мама – полагает, что я сын дядюшки Неда. Почему? Потому что я „молодой холостяк“, а по местным правилам замужняя женщина не может дружить с молодым холостяком, в особенности тогда, когда муж ее отсутствует в доме. Табу настолько строгое, что я не смею даже пытаться его нарушить… в отношении мамы. Она тоже не поощряет меня. Дедуля этого также не допустит.

Поэтому я бываю в собственном доме только для того, чтобы повидаться с Дедулей. Если я звоню по телефону, то спрашиваю, дома ли он, и так далее.

О конечно, в дождь я имею право предложить членам семейства Смит довезти их домой из церкви. Мне разрешено общаться с детьми, только не „портить“ их – что, по определению мамы, означает трату на каждого из них более пяти центов. В прошлую субботу мне позволили вывезти в моем автомобиле шестерых детей на пикник. Я обучаю Брайана водить авто. Мой интерес к детям считается вполне понятным; мама и Дедуля полагают, что таким образом я компенсирую свое „скудное“ и „одинокое“ детство мальчика-сироты.

Единственное, чего я себе никогда не смогу позволить, так это остаться наедине с мамой. Я не могу войти в свой дом без Дедули; иначе соседи заметят. Я весьма тщательно слежу за этим и не хочу рисковать, не хочу, чтобы по моей вине у мамы возникли неприятности из-за нарушения племенного табу.