Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга

Можно продавать все, что не имеет само по себе цены, например рассказы или песни, – я перепробовал, наверно, все профессии в индустрии развлечений, в том числе сидел на рыночной площади в столице Фатимы с медной чашкой, плел истории и дожидался звона монеты. Мне пришлось заниматься этим потому, что корабль мой конфисковали, а иностранцам не разрешали работать без специального разрешения – прямое следствие идеи резервировать все рабочие места для местных жителей. Дело было во время депрессии. А рассказчики без оклада ни в какие перечни работников не входили. Нищенством это тоже не было – на него требовалась лицензия, – и полиция оставляла меня в покое, если я ежедневно жертвовал в их благотворительный фонд.

Приходилось хитрить – или красть, а это сложное дело, если не знаешь местных обычаев. Но я бы пошел и на это, не будь у меня тогда жены и троих малых детей. Они-то меня и сдерживали, Айра. Женатый человек не может позволить себе такого риска, как холостяк.

И вот я сидел, протирал копчиком дырки в мостовой и рассказывал все, что помнил, начиная от сказок братьев Гримм и кончая пьесами Шекспира, и не позволял жене тратить деньги на что-нибудь, кроме еды. Наконец мы скопили денег, чтобы купить это самое разрешение на работу со всеми необходимыми чаевыми. А потом, Айра, я их «сделал».

– Как, Лазарус?

– Медленно, но по всем статьям. Эти месяцы, проведенные на рыночной площади, позволили мне понять, кто есть кто и что здесь считают священными коровами. Я застрял там на долгие годы – выхода не было. Но сперва принял местную религию, а с ней и более приемлемое имя, и выучил Коран. Не совсем тот Коран, который я знал несколько столетий, но овчинка стоила выделки.

Не буду рассказывать, как мне удалось попасть в гильдию жестянщиков: меня взяли чинить телеприемники – тогда из заработка пришлось отдавать свою долю в гильдию. Вместе с личным взносом Великому мастеру гильдии это оказалось не так уж много. Общество там было отсталое, местные обычаи прогресса не поощряли, они даже опустились ниже того уровня, который принесли с Земли пятьсот лет назад. А это, Айра, сделало меня чародеем, и я бы заслужил виселицу, если бы старательным и чистосердечным образом не изображал себя правоверным. И, достигнув нужного уровня, я стал торговать свежей электроникой и допотопной астрологией, для первой используя знания, которых у них не было, и свободный полет фантазии – для второй.

Наконец я сделался первым помощником того самого чиновника, который несколько лет назад реквизировал мой корабль и мои товары, и помогал ему разбогатеть, не забывая и о себе. Если он и узнал меня, то ни разу не подал виду, – борода очень меняет мое лицо. К несчастью, он впал в немилость, и я унаследовал его должность.

– Как же это вам удалось, Лазарус? Я имею в виду, как вам удалось при этом не попасться?

– Как-как!.. Айра, он был моим благодетелем. Так говорилось в контракте, так я всегда обращался к нему. Пути Аллаха неисповедимы. Я составил ему гороскоп и предупредил, что звезды предвещают ему неудачу. Так и случилось. Эта система принадлежала к числу немногих, где обитаемыми являлись сразу две планеты. Обе были заселены и торговали между собой. Изделия и рабы…

– Рабы, Лазарус? Я слыхал, что их услугами пользуются лишь на Супреме, но не думал, что порок этот широко распространен. Это неэкономично.

Старик прикрыл глаза и умолк, я даже решил, что он уснул, как это часто случалось в первые дни наших бесед. Но он открыл их и заговорил весьма сурово:

– Айра, этот порок распространен куда шире, чем это признают историки. Да, труд рабов неэкономичен, рабовладельческое общество не может конкурировать с обществом свободных людей. Но в такой большой Галактике, как наша, подобная конкуренции обычно и не возникает. Потому рабство существовало и существует на многих планетах, и законы допускают это.

Я говорил уже, что ради жен и детей был способен на все, и всегда поступал так; мне приходилось лопатой перекидывать человечье дерьмо, стоя в нем по колено, – но дети не голодали. Но вот рабства я касаться не буду, не потому, что мне приходилось бывать рабом, – это мой принцип. Зови его верой или определи как глубокое моральное убеждение. Как бы то ни было – для меня этот вопрос не подлежит обсуждению. Если живой человек чего-то стоит, значит он слишком дорог, чтобы быть чьей-то собственностью. И если у него есть чувство собственного достоинства, оно не позволит ему владеть другими людьми. Каким бы вычищенным и напомаженным ни был рабовладелец, для меня он недочеловек.