Достоевский FM

Но чаще мы бродили по округе вчетвером. Серёга-армян был парнем весёлым, из бедной армянской семьи. В семье он был третьим ребёнком, после двух сестёр. Крепкий, сбитый, среди нас он был лидером. Лёха Леощенко жил с дедом, который напившись, бегал за внуком по улице и грозился прибить насмерть. Лёха же залазил на дерево и оттуда ругался запрещёнными для тогдашнего нашего возраста словами, за что дед швырял в него камни. Заканчивалось это всегда одним и тем же, деда уводили и улаживали спать сердобольные соседи, а Лёха возвращался в нашу компанию, ещё какое-то время продолжая матюкаться, а мы жадно его слушали. Именно он рассказал нам всё о сексе, когда нам было по семь лет. Колька-баптист был молчаливым и немного грустным, словно ему было стыдно за то, что его родители верующие. А может он стеснялся своей фигуры. Коля был полноват. Но иногда на него словно что-то находило, и он беспрерывно смеялся, рассказывал какие-то смешные вещи, предлагал всякие дурацкие забавы, и было видно, как он мается в поисках какого-то настоящего, интересного дела. Но это продолжалось недолго. Вскоре он снова успокаивался, и как будто прятался обратно в себя, и только теперь я понимаю, насколько он был умён, и начинаю сомневаться, что лидером был Серёга. Втроём они были закадычными друзьми.

Я же для них был немного чужим, городским, только приезжающим отдохнуть. Поэтому иногда они забывали зайти за мною с утра, собравшись на какую-нибудь очередную детскую авантюру, и в такие дни я был один, и со мною происходили всякие странные вещи, вроде того случая с убитыми коровами и их мёртвыми глазами. Но когда они брали меня с собой, дел у нас было хоть отбавляй. Мы воровали яблоки в саду за рыбхозом, пугая друг друга сторожом, у которого было ружьё заряженное солью, мы ходили купаться на речку, мы лазили по меже, которая соединяла все огороды одной стороны улицы, и объедались клубникой, черешней, крыжовником и всем, что к моменту нашего налёта успело созреть, или хотя бы перестало быть до несъедобности кислым. За это нас не очень-то любили соседи, и очень часто жаловались на нас нашим старшим. И снова пьяный дед бегал за Лёхой, а тот матерился на всю улицу, Кольку закрывали в своей комнате на целый день, и тогда мы вдвоём с Серёгой либо копошились в какой-нибудь куче песка, либо читали приключенческие книги. Но обычно уже к вечеру всё становилось на свои места. Лёхин дед спал мертвецким сном, храпя на весь дом, Кольку выпускали досрочно-условно до следующей нашей проделки, и тогда мы собирались вчетвером на большом бревне, лежавшем в конце улицы и разжигали костёр.

К нам присоединялись Серёгины сёстры, девятилетняя красавица Маринка с соседней улицы, в которую мы все были влюблены, и пара-тройка местных карапузов от четырёх до шести, которых мы любили пугать страшными байками. Рассказывали мы их с душою, и надменно посмеивались, когда карапузы испуганно жались друг к другу, а девчонки глубоко вздыхали, округляя глаза.

— Я вам честно говорю, — начинал Лёха. — Я ничего не выдумал, это и на самом деле было. И было это в нашем селе. Недалеко от нашей улицы — говорил он небрежно, показывая рукою куда-то во тьму, и карапузы придвигались поближе друг к другу, а девчонки пугливо вздрагивали.

— Помните бабу Шуру? — продолжал он. — Которая жила, где сейчас Белоусовы живут, в том доме. А было бабе Шуре уже лет восемьдесят.

Мы с пацанами едва слышно хмыкали. В прошлый раз бабе Шуре было семьдесят пять, а в позапрошлый семьдесят, но девочки и карапузы эту историю ещё не слышали, и мы с самым серьёзным видом помалкивали.

— И была эта бабушка Шура очень одинокой, — голос Лёхи временно брал грустную нотку. — Никого у неё не было. Одна-одинёшенька. Оставалось ей жить совсем недолго. Она уже даже гроб себе заказала.

При слове гроб и без того тесные ряды карапузов смыкались ещё плотнее.

— Чёрный такой, а оборочка беленькая, — Лёха понемногу и сам начинал верить в то, что говорил, отчего его голос время от времени срывался от волнения. — И наказала бабка Шурка, чтобы её возле мужа ейного похоронили. А муж у неё с войны контуженый вернулся и без руки. Поэтому пил очень сильно и скоро сгорел от самогона. Мучился очень перед смертью говорят. А мой вон ни чё, хлыщет, и хоть бы хны — Лёха на секунду зло прищуривался, и пламя костра отражалось в белках его глаз как-то нехорошо, но тут же снова он округлял глаза и продолжал уже полушёпотом — И вот как-то ночью, когда гроза сильная была, бабка Шура взяла и померла от старости. Целых два часа хрипела, но всё старалась дышать. Губы уже почернели, а она всё хрипит и хрипит.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спрашивала Маринка. — Ты что, там был?