Достоевский и Апокалипсис

Мой герой Коля, гимназист, влюбленный в Достоевского, в течение всей жизни следит-выслеживает все публикации его рукописей. Знакомится с Вс. Соловьевым (брат Владимира и сын Сергея Николаевича). Страстно переживает малейшую публикацию Д. и о Д. Только — только начинает понимать значение подсказки — «ДРЧ», т. е. — СОПРЯЖЕНИЕ ДУХОВНОЕ МЕЖДУ ДНЕВНИКОМ РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ И ДНЕВНИКОМ РУССКОГО ЧИТАТЕЛЯ. Детская ненависть к Толстому. Вообще: «Я этого не люблю…» — «Я этого просто не понимаю, а ПОТОМУ слово „не понимаю“ перевожу, дурак-дураком, в слово „не люблю“, „не принимаю“»…

Главное тут: первый на одну-две страницы — взрыв, всплеск, угар. Потом — «несет», сумбур…

Потом — пытается выстроить все в порядок какой-то. Оглядывается, поправляется. Якобы ни к селу ни к городу вспоминает еще какие-то детали, порой (крайне-крайне важно) вроде бы самые незначительные, снова забывает, вспоминает…

Образ невысказанности. Вот-вот: создать образ невысказанности от озарения, от откровения: видел, слышал, знаю, потрясен — вот что со мной было, но не могу выразить.

Это и есть финал книги.

Начало-конец. Абсолютная скоординированность, рожденная абсолютно же интуитивно, т. е. не нарочито, не скованно, не рассудочно, а радостно, нечаянно и неожиданно. Сымитировать вдохновение — невозможно. Единственное, что только возможно, — это вспомнить, вспоминать эту абсолютно чудесную секунду (ну и поработать над ней).

Вся книга — в сущности, абсолютный сумбур (моего самопонимания). Ну а уж финал — «модель» всей книги, модель всей жизни, модель не только моей жизни, но и других. Не знаю, через кровь передается.

Итак: должна быть не сразу угадана, далеко не сразу познана, интуитивно-разумная скоординированность всей книги и — финала. Финал — это, во-первых, понять сегодняшнего юнца, хотя они, мы — в сущности, всегда едины, и, во-вторых, попытаться поставить его на другую, а просто — единственно надежную «стартовую площадку». Размечтаться: о, если б я с этого начинал, если б мне это было бы дано сразу…

Надо подытожить то новое, что обязательно включить в книгу.

1. Непосредственно художественный контекст «Великого инквизитора» (что до, что после) и — опосредованный: 1) весь роман; 2) все творчество; 3) вся культура, вся история. Обычно вырывают из контекста.

2. Два небывалых эпилога Достоевского и Льва Толстого: «Преступления и наказания» и «Войны и мира».

3. Контрапункт. Начался не с «Бесов», начался (объективно) давным-давно, еще с «Преступления и наказания», еще с «Записок из подполья», даже с «Маленького героя». Все более осознавался начиная с «Бесов».

4. Речь о Пушкине.

1) «Смирись, гордый человек»;

2) «Поработай на родной ниве» (а не в Америке где-то. Ср. теперь);

3) «Пятачок» времени и пространства, «пятачок» хронотопа Достоевского;

4) Ср. Л.Т., Тургенев, Гончаров, Пушкин. Будто в разных странах и временах, но не абсолютизировать.

5. Устроить встречу, «съезд» (слово-то самого Достоевского) всех главных героев Достоевского (в основном романных). Ведь они все могли друг с другом встретиться и в России, а может быть, и в Женеве. Это тоже жанр замысла. Представим себе… и пофантазировать.

6. Устроить «съезд» героев Достоевского с героями Тургенева, Гончарова, Щедрина, Толстого… Поработать и пофантазировать.

7. «Ошибки» у Достоевского:

1) мог ли убить Раскольников?

2) Павел Степанович Верховенский вместо Версилова;

3) сон Ставрогина отдан почти без изменений Версилову (уточнить дотошно, до буковки). А почему, собственно, нет. Ср.: «воздуху, воздуху, воздуху!». На пределе пределов люди и говорят предельно, на одном предельном языке, одними предельными словами.

8. Русское дворянство. «Нас, может быть, и всего-то одна тысяча».

9. Лучшее, самое лучшее, что дала Россия, — это ее литература ХIХ века и начала ХХ, но ведь эта литература ДВОРЯНСКАЯ по своему происхождению. Финал «Подростка». Тоска Крафта (и ведь Достоевского тоже). А вдруг и останется-то от нас, в конце концов, одна литература.

10. Черновики. Главное у Достоевского — планы. На это уходят почти все силы. Но когда план найден, силы удесятеряются и поражает экспромтный, диктуемый поток «деталей». В чем специфика Д. и — Л.Т., Тургенева, Гончарова, Пушкина и т. д.

Утерянное от Достоевского:

1. Эта глава («Записки из подполья»), о которой все время думаю. «Приговор»;

2. Четвертая глава первой части «Преступления и наказания»;[125]

3) Статья о Белинском (за границей), переданная и потерянная;[126]

4) Статья об искусстве и христианстве.[127]

Достоевский — Толстой? Никак не пойму: то ли сделать отдельную главу, то ли — «распылить»? Склоняюсь к первому, но надо подготовить «взрыв» этой отдельной главы.

Сравнить подробно: «Преступление и наказание» и «Фальшивый купон», а также «Кроткая» и «Крейцерова соната».

Ср. М.М. Бахтин — что и как сравнивает. «Метель», «Смерть Ивана Ильича». Вообще главку о Достоевском и Толстом — особо. Учесть работы об этом от Страхова и Мережковского до… И все-таки нет главного: смерть личная и родовая, т. е. Апокалипсис.