Достоевский и Апокалипсис

Однако: 13 дней + полтора года (имеется в виду эпилог, который – здесь нельзя согласиться с М.М. Бахтиным – написан не одним «монологическим словом» – здесь есть «сцены», свои контрапункты, да какие!).

Здесь в снах тоже снится время…

«Идиот»

Начало – 27 ноября (среда). С 9 утра до полуночи. Всего один день (двести страниц!).

Продолжение через полгода. Еще девять дней.

Один день в ноябре и 9 в июне следующего года…

«Подросток»

Тринадцать дней. 19 сентября – 3 декабря (при этом: «пролетаю два месяца» – уточнить цитату; да еще – 9 дней беспамятства).

«Братья Карамазовы»

Реальное время – 1866 год (середина 60-х), отсюда, кстати, следует, что Раскольников и Иван Карамазов примерно в одно время были в Петербурге, писали свои статьи и, стало быть, могли встречаться и читать друг друга.

Эпилог – первая декада ноября.

Всего – 10 дней.

Просчитать под этим углом зрения (как с «вдругами» – «вдруг» ведь это своего рода единица художественного времени) все произведения Достоевского. Какая здесь закономерность?

Сравнить – под этим же углом зрения – Достоевского с другими писателями от Пушкина до Толстого.

Связать: мою главную предпосылку для начала работы с «кувшином Магомета».

«Кувшин Магомета». Магомету явился архангел Гавриил и забрал его с собой. В этот момент опрокинулся кувшин… Они облетели весь мир. Были у Бога, а когда вернулись кувшин все еще падал, и его можно было подхватить (вот, кстати, вероятно, образное предчувствие, чувственное художественное открытие будущего закона относительности – зависимость растяжения времени от скорости движения.).

В примечаниях к тридцатитомнику довольно убедительно выяснено, что источником этой легенды для Достоевского послужил В. Ирвинг.[223]

Но Достоевский читал и сам Коран. Не мог ли взять оттуда?

Однако насчет связи.

Главнейшей предпосылкой начала работы над пониманием художественного произведения (наверное, любого, и, кажется, над произведениями Достоевского в особенности) является такое его прочтение, прослушивание, проглядывание, такое его знание, при котором достигаешь предельной скорости облета, когда в одно мгновение можешь увидеть, услышать, прочитать, можешь обозреть и все целое, и все до единой малейшие детали – абзацы, мазки, ноты, когда время как бы распластовывается в пространстве и даже как бы исчезает, так что можешь опрокинуть свой кувшин, все увидеть, услышать, прочитать и, вернувшись, успеть поставить кувшин на место.

Сравнение с музыкой, с музыковедением – очень плодотворно. Именно музыка особенно наглядно демонстрирует таинственную природу времени: в ней, музыке, как бы «по определению», отсутствует пространство, но в ней же – тоже особенно наглядно – демонстрируется превращение времени в пространство, распластовывание времени в пространстве: ведь когда знаешь наизусть, любишь какое-нибудь музыкальное произведение, то при первом звуке его (а иногда даже при одном его названии) мгновенно представляешь себе и в целом, и в мельчайших деталях, заранее знаешь развитие каждой ноты, все переходы, контрапункты… Начинаешь как бы уже не просто слышать его, но и видеть. См. Малер, Вагнер, Кондрашин.

Вероятно, что-то можно найти на этот счет, особенно у Чюрлениса: у него, может быть, как ни у кого из художников, живопись кажется «переводом» с языка музыки и наоборот; у него, как ни у кого, видишь музыку и слышишь живопись.

Догадываться, какому другому виду искусства ближе всего вид данный, какому писателю роднее всего, какой композитор, живописец и т. д. (даже если они друг друга не знали, тем более если знали).

Данте – Микеланджело… Микеланджело – Моцарт («Страшный суд» – «Реквием»)…

И не случайна же буквально страстная тяга Достоевского к прозаическим рассказам о замыслах картин, опер…

Каким счастьем, наверное, для Пушкина было узнавание себя в Моцарте.

Достоевский и Апокалипсис

Есть четыре способа исследования, познания:

I. Когда неизвестно «дано» и неизвестен «ответ».

II. Когда известно «дано» и неизвестен «ответ».

III. Когда неизвестно «дано» – зато известен «ответ».

IV. Когда известны и «дано», и «ответ».

Обычно мы имеем дело с тремя первыми задачами (особо: искусство, литература и наука); художник делает для себя неизвестными и «дано» и «ответ», и чем больше ему неизвестны то и другое, тем сильнее он нас поражает. Самый классический пример – тот же Достоевский: работа над «Преступлением и наказанием», над «Бесами», над «Подростком»… И может быть – самый сильный пример, – над «Идиотом». Ср. А.И.С. «Красное колесо». Я – ему в Вермонте: «Достоевский никогда не знал “ответа”, а вы здесь – знали… Отсюда: абсолютно неизбежна подгонка решений под ответ…». Его ответ: «Вы сами не знаете, как правы. Я знал, что Россию не спасти…».

Но в том случае, который я хочу предложить вашему вниманию, абсолютно особый, четвертый: нам известны и «дано», и «ответ»… Но мы… мы вопиюще не считаемся ни с тем ни с другим…

Есть два главных факта, факта небывалых, чудовищных: