Достоевский и евреи

После смерти Достоевского Тургенев писал Салтыкову-Щедрину 24 сентября 1882 г.:

Прочел я также статью Михайловского о Достоевском. Он верно подметил основную черту его творчества. Он мог бы вспомнить, что и во французской литературе было схожее явление — и именно пресловутый маркиз де Сад. Этот даже книгу написал «Toutments et supplices» <«Казни и пытки»>, он с особенным наслаждением настаивает на развратной неге, доставляемой нанесением изысканных мук и страданий. Достоевский тоже в одном из своих романов тщательно расписывает удовольствия одного любителя… И как подумаешь, что по этом нашем де Саде все российские архиереи совершали панихиду и даже предики читали о вселюбии этого всечеловека! Поистине в странное живем мы время![161]

Тем не менее, в письме Ф. М. Достоевскому от 28 марта (9 апреля) 1877 г. из Парижа Тургенев дает ему самую высокую оценку как писателю-современнику:

Милостивый Государь, Федор Михайловичь!

Мой хороший приятель, известный литератор и знаток Русского языка, Г-н Эмиль Дюран, получил от редакции «Revue des Deux Mondes» поручение составить монографии (биографические и литературно-критические) о выдающихся представителях Русской словесности — и с этой целью отправился в Россию. Вы, конечно, стоите в этом случае на первом плане — и он меня просил снабдить его рекомендательным письмом к Вам, что я исполняю с тем большей охотой, что личное знакомство с Г-ном Дюраном, как с человеком в высшей степени добросовестным, образованным и умным, не может не доставить Вам самим большое удовольствие. Я решился написать Вам это письмо, не смотря на возникшие между нами недоразумения, вследствие которых наши личные отношения прекратились[162]. Вы, я уверен, не сомневаетесь в том, что недоразумения эти не могли иметь никакого влияния на мое мнение о Вашем первоклассном таланте и о том высоком месте, которое Вы по праву занимаете в нашей литературе. В надежде на радушие приема, которое Вы окажете Г-ну Дюрану и на Ваше сочувствие к самой цели его путешествия, прошу Вас принять уверение в совершенном уважении, с которым честь имею пребыть

Вашим покорнейшим слугою

Ив. Тургенев [ТУРГЕНЕВ-ПСС. Т. 27. С. 108–109].

В начале «Серебряного века» борьба по линии раздела «модернизм — критический реализм» шла уже не столько вокруг идей, как во многом «художественного метода»[163] Достоевского, его роли в истории русской литературы и общественной мысли. Здесь следует выделить позицию символистов, на поэзию и прозу которых Достоевский, несомненно, оказывал значительное влияние, хотя оно и не было столь значительным, как у его западноевропейских поклонников. Писатели, развивавшие традиции русского критического реализма, как правило декларировали свое неприязненное отношение к Достоевскому. В философских же кругах, напротив, он был поднят на щит как мыслитель, заново открывший религиозные корни человеческой морали во всех ее аспектах и вытекающую отсюда незыблемость ее основ, обнаживший те провалы и бездны, которые ожидают человека и человечество, пытающихся пересмотреть эти основы[164].