Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

В фильме седьмом «Родина души», где Гоголь (и Золотусский) приезжают, наконец, в Рим, показаны прекрасные панорамы улиц и площадей, виды домов, где селился писатель и где писал «Мертвые души», и то самое Caffe Greco, мимо которого не смог пройти ни один кинобиограф Гоголя. Не прошел и Золотусский; но – надо отдать должное его скромности – он ведет подробный рассказ из знаменитой кофейни, но не соблазняется здешней чашечкой кофе, ароматным сувениром, переключая внимание зрителя на историю отношений Гоголя и художника Александра Иванова, которая стала историей создания картины «Явление Христа народу» и воплощением образа «Ближайшего», в начале работы поставленного спиной ко Христу, а на последнем этапе повернутого лицом к Спасителю. Золотусский видит в этом долгожданное и окончательное обращение Гоголя ко Христу.

Последние два фильма – не столько о жизни Гоголя, сколько о смерти, о ее неумолимом приближении, с мыслью: «Может быть, моя смерть сейчас полезнее, чем моя жизнь». Его преследуют неудачи, на него ополчились критики и читатели, его не понимают и травят. Впереди всех – Белинский. Золотусский трактует спор Белинского с Гоголем самым радикальным образом – как движение от Бога к дьяволу, который затронул всю либеральную, прозападную Россию. В стремлении безусловно оправдать Гоголя и в этом споре, увидеть в его «Выбранных местах…» не падение (как о том написал в своем письме Белинский), а взрыв высокой мысли и горячего чувства, всегда быть ЗА Гоголя, а не ПРОТИВ него, автор бывает и резок, и несправедлив к оппонентам Гоголя. «Книга эта спасла Гоголя и продлила ему жизнь» – таков завершающий вывод автора фильма.

Страстная адвокатура Золотусского игнорирует, к сожалению, известные факты. Роковое сожжение глав второго тома «Мертвых душ», по Золотусскому, есть решение только самого Гоголя, почувствовавшего, что он написал НЕ ТО. Отчаяние и боль художника за свое неудавшееся творение толкнули его прибегнуть к огню, как он это делал всегда. Он хотел, чтобы «Мертвые души» подняли читателя на одну ступеньку ближе к Богу, но понял, что задание не получилось. Роль священника Матфея Константиновского не была выяснена: он вообще не упомянут в фильме. Почему? Из политкорректности? Не потому ли, что вмешательство духовника в работу художника дискредитирует духовника и ставит вопрос о правомерности подобного вмешательства?

Итак, путешествие фильма по гоголевским местам (особенно подробное в странах Европы – Франции, Швейцарии, Германии, Италии, а также в Израиле), эффектные постановочные кинокадры с ведущим на фоне известных зданий и пейзажей действительно не делают десятисерийную картину биографической. Это скорее размышления автора с весьма определенной – сугубо религиозной – тенденцией о стремлении Гоголя к духовному совершенству.

«Это высшее оправдание, которое Гоголь искал всю свою жизнь, – оправдание перед Богом. Он говорил, что нельзя входить в храм неряшливо одетым. Гоголь хотел предстать перед Богом с чистой душой». В фильме Золотусского Гоголь-христианин победил Гоголя-художника и не смог больше жить. Но всегда ли статус христианина и статус художника несовместимы? Или это был единичный случай Гоголя? Фильм оставляет этот напрашивающийся вопрос без ответа.

Итог попыткам запечатлеть жизнь Гоголя в жанре биографии «подвел» В.В. Розанов – подвел в том смысле, что опередил эти попытки на целое столетие. В статье 1902 года, написанной задолго до кинематографической гоголианы, Розанов писал: «Гоголь – пример великого человека. Выложите вы его из русской действительности, жизни, духовного развития: право, потерять всю Белоруссию не страшнее станет. Огромная зияющая пропасть останется на месте, где стоит краткое “Гоголь”. Сколько дел, лиц исторических, сколько течений общественных и духовных явлений, если вырвать из них “Гоголя” и “гоголевское”, получит сейчас другое течение, другую формировку, вовсе другое значение. Гоголь – огромный край русского бытия. Но с чем же он пришел к нам, чтобы столько совершить? Только с душою своею, странною, необыкновенною. Ни средств, ни положения, ни, как говорится, “связей”. <…> Гоголь – великий творец-фантаст; но припомним же, сколько в нем было преднамеренности, обдумчивости, сколько было дальновидной хитрости в его хилом и странном тельце.