Читаем Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры полностью

– a_fixx: Достоевский был под запретом в советское время (или именно “Бесы”)? Это какие годы? Не знал. “Пояндексил” на сайте “Мифы истории СССР”: запрет Достоевского представлен как миф. Нашел “топы” великих людей от советской власти (1946–1951 гг.) – в пятерке великих русских писателей Достоевского нет.

– maria_remarka: Крупская первая стала запрещать книги русских классиков (даже до Пушкина добралась!) – списочек составляла, а Ленин ненавидел “Бесы” до дрожи коленной: “архизловредно”!

– rex_sepluvzew: “Дневник писателя” якобы можно было комментировать (и то, где бы найти и прочитать эти “комменты” теперь, примерно 135 лет спустя!).

– a_fixx: Если под “комментами” понимать письма читателей Достоевскому, то некоторые из них он, кажется, сам цитировал у себя в дальнейших “постах”. У “Записок” вряд ли была такая обратная связь»6.

<p>Сэй-Сёнагон и ее «Записки у изголовья»</p>

Замечательно, что участники дискуссии о том, кто же был первым блогером, вспомнили имя фрейлины японской императрицы, жившей в конце X века н. э., Сэй-Сёнагон, чей «дневник откровений обо всем», под названием «Записки у изголовья» стал классикой японской литературы, мировым шедевром. История заголовка проста: тетради для личных заметок хранились в выдвижном ящике, устроенном в твердом изголовье кровати, где хранились личные письма. Получив в дар от императрицы «целую гору превосходной бумаги», Сэй-Сёнагон начинает вести дневник и заканчивает его, когда исписан последний листок. Свыше трехсот дан (глав) включают, помимо бытовых сцен, анекдотов, новелл, стихов, картин природы, описаний торжеств, ироничные зарисовки нравов, сведения об императрице, о придворных, их поведении, любовных связях, дворцовых тайнах.

«Твой блокнот, – писала она, – это пещера, где ты прячешь свои амбиции и желания, где прячешь слова, которые не сказала, и чувства, в которых не призналась. Этот дневник о том, что ты хотела сказать, но не скажешь никогда… Эту книгу замет обо всем, что прошло перед моими глазами и волновало мое сердце, я написала в тишине и уединении моего дома, где, как я думала, никогда никто ее не увидит»7.

Сэй-Сёнагон сильно рисковала: если бы записки были обнаружены и прочитаны, пока она оставалась фрейлиной, ее бы жестоко наказали. Она прятала их, но против ее желания и ведома рукопись попала в руки других людей и получила огласку. «Жаль, что книга моя увидела свет, – только и сказала писательница, когда это случилось. – Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам искусства? И все же нашлись благосклонные читатели, которые говорили мне: “Это прекрасно!” Я была изумлена».

«У “Записок” вряд ли была обратная связь», – справедливо сомневается блогер. И это главная особенность дневника Сэй-Сёнагон – она писала его исключительно для себя, а не для посторонних лиц. Кроме того, дневниковые миниатюры, созданные даже не пером, а кистью придворной дамы, – стали жемчужиной японской средневековой художественной литературы – настолько изысканна их форма, настолько психологически точен их образный язык.

Процитирую начало «Записок», первый дан:

«Весною – рассвет.

Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.

Летом – ночь.

Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя – необыкновенно красиво.

Осенью – сумерки.

Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, – какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду. Солнце зайдет, и все полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад…

Зимою – раннее утро.

Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли, – так и чувствуешь зиму! К полудню холод отпускает, и огонь в круглой жаровне гаснет под слоем пепла, вот что плохо!»

Уж очень этот дан не похож на стилистику современных блогов, а упоминание «Записок» как предтечи блогосферы выдает желание блогеров обзавестись почтенной генеалогией. Но литературное мастерство талантливой писательницы Сэй-Сёнагон, художественная красота ее слога – недостижимы для «писателей на скорую руку».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное