Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

«Александр Александр: Нет, дружище, Достоевский был гением, а блогером был, есть и будешь ты и подобные тебе микроорганизмы.

Василий Крокодилов: Достоевский бесспорно был гением. Даже в мыслях не было сравнивать себя с ним, на его фоне все – микроорганизмы»¹⁶.

Стоит отметить, как самокритично, на грани уничижения, блогер оценивает литературную иерархию, которая в общественном сознании сложилась давно и, кажется, вполне прочно. Художник, создающий оригинальное художественное произведение (роман, повесть, рассказ, поэму, стихотворение, пьесу), первенствует, возвышается над всеми (оставляю в стороне качество). Тот же художник, выступающий как публицист или журналист, свою высоту как будто теряет, его публицистику считают текстами вторичными, если не маргинальными – не зря и Пушкину, и Гоголю, и Л. Толстому, и Достоевскому их критики, а порой и читатели внушали мысль, что лучше бы они занимались своим непосредственным художественным делом, а не тратили силы на злобу дня и газетно-журнальную суету.

«Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге», – строго отчитывал Белинский Гоголя в письме 1847 года, за публичное чтение которого Достоевский будет приговорен в 1849-м к смертной казни расстрелянием. – [Публика] всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не прощает ему зловредной книги»¹⁷.

Советское литературоведение, и не только советское, имело обыкновение различать в русских классиках две ипостаси – художника и мыслителя, причем считалось, как правило, что мыслитель заметно проигрывает художнику – намерение художника говорить от своего имени, то есть выступать в амплуа публициста или журналиста чаще всего объявлялось досадным промахом.

Даже Пушкина Белинский удерживал от пустого занятия журналистикой. «Пусть нам скажут, хоть в шутку, что Пушкин написал превосходную поэму, трагедию, превосходный роман, мы поверим этому, по крайней мере, не почтем подобного известия за невозможное и несбыточное: но Пушкин-журналист – это другое дело»¹⁸.

Другое – это как «дурацкое дело нехитрое», в любом случае – ненужное, проигрышное. Пушкин, пускаясь в журналистику, чувствовал и грязь, и дурной запах этого занятия. В мае 1836 года он писал жене в связи с изданием «Современника»: «Очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от полиции. Того и гляди, что… Чёрт их побери! У меня кровь в желчь превращается»¹⁹.

Примеров подобных множество: публицистика и журналистика для большого художника по мнению большинства есть, во-первых, риск, во-вторых, ступенька, а то и две, вниз, с Олимпа, если он успел утвердиться. Но надо отдать должное большим мастерам – никто из них не убоялся ни риска, ни попыток свержения с пьедестала: критические окрики не впечатляли и не останавливали. Благодаря отваге и дерзости художников слова русская культура получила и журнал «Современник» Пушкина, и «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, и «Не могу молчать» вместе с манифестом «Мир погибнет, если я остановлюсь» Льва Толстого, и «Дневник писателя» Достоевского.

Однако очевидно, что в упомянутой иерархии еще ниже, чем художник, занявшийся журнализмом, стоят литературные критики, пишущие о художниках и их сочинениях. Как часто – и как несправедливо! – даже самым серьезным и крупным из когорты критиков русского литературного прошлого (Белинскому, Добролюбову, Писареву, Чернышевскому) приходилось слышать, что если бы они могли сочинять романы и поэмы, то и сочиняли бы; но ведь не могут! А если и пробуют, то лучше, чтобы не пробовали вовсе. Понятно, что всегда есть исключения, что всякий художник на самом деле весьма нуждается в стороннем осмыслении, в добросовестных биографах и исследователях. Но факт остается фактом, и как часто критики, для того чтобы поднять свой престиж, рискуют переступить через основную профессию, перестают писать о чужом творчестве и пытаются заняться своим художеством. Нечего и говорить, как часто это бывает делом провальным (но всегда важно помнить о редких исключениях).

Не стану здесь обижать методистов и их методические штудии, в связи с которыми вспоминается едкое высказывание Бернарда Шоу из его статьи «О воспитании» с прибавлением: тот, кто умеет, тот делает, кто не умеет – тот учит других, а кто не умеет даже учить, тот становится методистом. Понятно, что такое поприще, опять же с точки зрения, условно говоря, сноба, находится в самом низу литературной лестницы.

Но что же есть тогда блогосфера, где ее место, и кто же тогда блогер? Если прислушаться к самооценкам типа «мы – микроорганизмы», то что это и кто это в сегодняшней «литературной табели о рангах»? И почему многим современным блогерам так важно иметь предысторию, культурную опору, возводя ее к «Дневнику писателя» Достоевского?