Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Замысел издавать полезную книгу, которую бы все покупали, которая обратилась бы в настольную, принадлежал, разумеется, самому Достоевскому. В письме к племяннице С.А. Ивановой от 25 января – 6 февраля 1869 года он писал о том же: «У меня в голове две мысли, два издания: одна – требующая всего моего труда, то есть которая уж не даст мне заниматься, например, романом, но которая может дать деньги очень порядочные. (Для меня это без сомнения.) Другая же мысль, почти только компилятивная, работа почти только механическая – это одна ежегодная огромная, и полезная, и необходимая настольная для всех книга, листов в шестьдесят печатных, мелкой печати, которая должна разойтись непременно в большом числе экземпляров и появляться каждый год в январе месяце. Мысли этой я не скажу никому, потому что слишком верная и слишком ценная, барыш ясный; работа же моя – единственно редакционная. Правда, редакция должна быть с идеей, с большим изучением дела, но вся эта ежегодная работа не помешала бы мне и писать роман» (29, кн. 1: И).

Мысль первая, которая потребует всего его труда и вытеснит работу над очередным романом, была та самая «Записная книга» – через три года она превратится в «Дневник писателя». О замысле «полезной настольной книги» Достоевский будет мечтать еще долгие годы. 17 декабря 1877 года он напишет С.Д. Яновскому: «Хочу попробовать одно новое здание, в которое и войдет “Дневник” как часть этого издания. Таким образом расширю свою форму действия» (29, кн. 2: 178–179).

Декабрьским выпуском Достоевский предполагал закончить работу над «Дневником», о чем с извинениями оповещал читателей: «На многочисленные вопросы моих подписчиков и читателей о том: не могу ли я хоть время от времени выпускать №№ “Дневника” в будущем 1878 году, не стесняя себя ежемесячным сроком, спешу отвечать, что, по многим причинам, это мне невозможно. Может быть, решусь выдать один выпуск и еще раз поговорить с моими читателями. Я ведь издавал мой листок сколько для других, столько и для себя самого, из неудержимой потребности высказаться в наше любопытное и столь характерное время… В этот год отдыха от срочного издания я и впрямь займусь одной художнической работой, сложившейся у меня в эти два года издания “Дневника” неприметно и невольно. Но “Дневник” я твердо надеюсь возобновить через год» (26: 126; курсив мой. – Л.С.}.

Неудержимая, отныне уже всегдашняя, потребность высказаться побудила Достоевского составить план действий на 1878 год. Мысли его занимал проект нового издания.

«Программа журнала ежемесячного, книжки от 7 до…печатных листов, по 7 руб. в год.

Отделы:

1) Роман, повесть, стихи.

2) Хроника событий (с вырезками из газет об характерных случаях нравственности, подвигов, ума, безобразий, успехов промышленных, характерных черт в судах – железные дороги, о жидах, о поляках в России, о семинаристах и проч. Всё с нравоучением.

3) Дневник писателя.

4) Дневник Порецкого, или отметки его какие-либо.

5) Критическая статья (хотя бы о Грибоедове, то есть не всё о текущем).

6) Малая критика, указания на заметнейшие вышедшие (текущие книги) и проч.

7) Курьезы из газет и журналов, хроника мнений и проч, промахов, смешного и хорошего.

NB. Вместо Дневника Порецкого может быть иногда театр и искусство о крупнейших явлениях, например о Росси или о Верещагине» (26: 175).

Несомненно: замысел «толстого» журнала, будь он воплощен в жизнь, стал бы замечательным литературным явлением, которое отвечало самым насущным потребностям составителя, редактора и автора – в одном лице. Ежемесячный «толстый» (не менее семи листов, но наверняка много больше) журнал нового типа воскресил бы безвременно погибшие «Время» и «Эпоху», во много раз улучшив их. Ведь сюда, помимо выпусков «Дневника», вошли бы хроника событий с вырезками из газет (мечта Достоевского о «полезной настольной книге»), критические статьи не только о текущем, но и о вечном, обзоры литературных и театральных новинок, статьи о художниках, а также заметки «о смешном и хорошем».

Но самое главное и самое первое: здесь бы печатались его собственные сочинения – и они бы не зависели от трусости пристрастных редакторов и лицемерия их сотрудников. Ведь расширяя форму действий, он нуждался в свободе действий: наступало время «Братьев Карамазовых».