Достоевский о Европе и славянстве

"В Европе, — по мнению Достоевского, — проблема решается двояким образом. Первое решение: закон дан, написан, формулирован, составлялся тысячелетиями. Зло и добро определено, взвешено, размеры и степени определялись исторически мудрецами человечества, неустанной работой над душой человека и высшей научной разработкой над степенью единительной силы человечества в общежитии. Этому выработанному кодексу повелевается следовать слепо. Кто не последует, кто преступит его — тот платит свободою, имуществом, жизнью, платит буквально и бесчеловечно.

Другое решение обратное: так как общество устроено ненормально, то и нельзя спрашивать ответа с единиц людских за последствия. Стало быть преступник безответственен, и преступления пока не существует. Чтоб покончить с преступлениями и людскою виновностью, надо покончить с ненормальностью общества и склада его. Так как лечить существующий порядок вещей долго и безнадежно, да и лекарств не оказалось, то следует разрушить все общество и смести старый порядок как бы метлой. Затем начать все новое, на иных началах, еще неизвестных, но которые все же не могут быть хуже теперешнего порядка, напротив, заключают в себе много шансов успеха. Главная надежда на "науку". И так вот это второе решение: ждут будущего муравейника, а пока зальют мир кровью. Других решений о виновности и преступности людской западноевропейский мир не представляет" [588].

Прозорливый апостол славянского всечеловечества более глубоко ощущает и более правильно решает проблемы добра и зла. Люди своими силами не могут решить эту проблему. Они могут это сделать, только будучи просвещенными, ведомыми и руководимыми Богом. "Ясно почти до очевидности, — думает Достоевский, — что зло томится в человечестве глубже, чем предполагают лекари социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой, и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных [589], а есть Тот, Который говорит: "Мне отмщение и Аз воздам". Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека. Человек же пока не может браться решать ничего с гордостью своей непогрешимости, не пришли еще времена и сроки. Сам судья человеческий должен знать о себе, что он не судья окончательный, что он грешник сам, что весы и мера в руках его будут нелепостью, если [590] сам он, держа в руках меру и весы, не преклонится пред законом неразрешимой еще тайны и не прибегнет к единственному выходу — к милосердию и любви" [591].

Наука непогрешимого европейского человека провозгласила принцип самосохранения главным принципом всей земной жизни. А это значит, что и основным принципом человеческой морали. Переводя этот принцип на язык более простой и понятный, можно сказать: когда речь идет о сохранении своей жизни, тут все дозволено: и преступление, и грех, и убийство, и разбой, и людоедство. "Наука говорит — ты не виноват, что природа тебя таким создала, и инстинкт самосохранения — прежде всего"[592]. Поэтому наука допускает, что ради самосохранения можно пожирать или сжигать новорожденных [593]. "По моему мнению, человечество вместе с наукой одичает и вымрет" [594].

Этому противостоит христианская мораль. Человек находится в непосредственной связи с Богом, дающим ему силу жить более возвышенной жизнью. В противовес инстинкту самосохранения христианство, как основу богочеловеческой морали, предлагает начала самопожертвования. Научная мораль приказывает: ради себя жертвуй другими! А христианская мораль заповедует: жертвуй собой ради других. "Из-за этого христианство само в себе содержит живую воду, только христианство может привести людей к источникам живой воды и уберечь их от пропасти и уничтожения. Без христианства человечество бы распалось и уничтожилось" [595]. Единственно христианство может спасти человечество от одичания и самоуничтожения. В христианстве даже нехватка пищи и обогрева легче бы переносилась. Например, новорожденные не сжигались бы, но сами люди умирали бы за своих ближних [596]. Настоящий христианин никогда не будет жертвовать новорожденным ради своего самосохранения. Напротив, он охотно пожертвует собой, чтоб сохранить жизнь новорожденному.