Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

Ранее уже говорилось, что Достоевский на «еврейских» страницах «Дневника писателя» от себя слово «жид» практически не употребляет. Отсутствует «жид» и в его письмах Софье Лурье, хотя среди «своих» он не стесняется в выражениях. Следует отметить, что такое лингвистическое двуличие было свойственно многим представителям русской (и украинской) интеллигенции. Да и сейчас в России (и в Украине) время от времени звучат «ученые» голоса: а что, мол, страшного и оскорбительного в использовании этого слова?

Я совершенно согласен с теми, кто, как и Достоевский, не видит в этом слове ничего обидного или оскорбительного, но я, в отличие от них, не вижу в его сегодняшнем употреблении смысловой точности и считаю, что в этом деле следует навести определенный порядок, которого никогда не было и нет по сей день в побывавшей в составе Российской империи Польше, откуда оно, это слово, и поступило в распоряжение счастливых народов, населявших бывший Советский Союз. Если вы откроете польский Nowy Testament Pana naszego Jezusa Chrystusa, то увидите, что слова «в пустыне Иудейской» звучат там: «w ziemi Judzskiej», «царь Иудейский» — «krol Zidowski» (это об Иисусе Христе!), а послание «к евреям» — «do Hebrajczykdw», в то время как «иудей» — «zyd». Таким образом, словом «жид» в польском Новом Завете называют «иудея», то есть это слово по сути дела лишено этнического содержания и означает последователя определенной религии так же, как и другие слова, имеющие конфессиональный смысл, — христианин, католик, православный, буддист, индуист и т. п. И совершенно непонятно, почему, например, этнический еврей, исповедующий ислам, должен именовать себя «жидом» — «иудеем»?

Но я не против того, чтобы каким-нибудь академическим определением слову «жид» был придан в русском (и украинском) языке этнический смысл. Однако во избежание лингвистического двуличия, слово это, естественно, должно будет применяться во всех случаях, когда речь будет идти об евреях как об этносе, и тогда, например, Иисус Христос в просторечии будет именоваться «жид обрезанный», а Дева Мария станет «старой жидовкой», Мария Магдалина — «жидовской шлюхой», Андрей Первозванный окажется «бродячим жидом» и так далее — все остальные апостолы.

Вы согласны?

Для тех, кто сомневается в вышесказанном, приведу один фрагмент новозаветного текста:

«По прошествии восьми дней, когда надлежало обрезать Младенца, дали ему имя Иисус» (Лк. 2:21).

VI. «Двадцать пятый кадр» в романе «Братья Карамазовы»

Действия будут судимы по намерениям.

Мухаммад

Тоскуя в мире, как в аду,—

уродлив, судорожно-светел,—

в своем пророческому бреду

он век наш бедственный наметил.

Услыша вопль его ночной,

подумал Бог: ужель возможно,

что всё дарованное Мной

так страшно было бы и сложно.

Владимир Набоков

«Братья Карамазовы» — последний роман Федора Достоевского. Он приступил к нему в начале июля 1878 г. по возращении из поездки с Вл. Соловьевым в Оптину пустынь и закончил в ноябре 1880 г. 8 ноября 1880 г., отсылая заключительный «Эпилог» в редакцию «Русского вестника», Достоевский писал Николаю Любимову: «Ну вот и кончен роман! Работал его три года, печатал два — знаменательная для меня минута. К Рождеству хочу выпустить отдельное издание». Действительно, работа Достоевского над романом, анонсированным «Московскими ведомостями» 2 декабря 1878 г., продолжалась в течение всего периода его журнальной публикации — с начала 1879 г. по конец 1880 г.

Почти на весь период работы над этим романом Достоевский прекратил публикацию «Дневника писателя» (с декабря 1877 г. по август 1880 г.). В то же время предшествовавшие «Братьям Карамазовым» выпуски «Дневника писателя» были своего рода творческой лабораторией последнего романа, о чем он сам писал Христине Алчевской 9 апреля 1876 г. Это его письмо Алчевской послужило для литературоведов руководящим указанием направления исследований историко-философской основы «Братьев Карамазовых». Ими были проанализированы все аспекты отражений «Дневников» в тексте романа, кроме второй и третьей глав их мартовской (1877 г.) книжки, поскольку «еврейского вопроса» в бывшем СССР, как известно, не существовало. Лишь в двадцатых и в первой половине тридцатых годов (по 1935 г.) советские литературоведы еще осмеливались касаться отблесков этой проблемы в последнем романе Достоевского, но даже память об этих опытах впоследствии была выкорчевана.