Достойный жених. Книга 1

Чем дальше они продвигались на запад, тем суше становилось вокруг. За телеграфными столбами и путевыми знаками потянулись пыльные поля и бедные деревеньки. Жара стояла невыносимая, и на ум полезли разные мысли. Будь на то воля Латы, она все каникулы провела бы в Калькутте, но матери иногда взбредало в голову взять Лату с собой – обычно, если ей нездоровилось или просто становилось одиноко. В чем же дело на сей раз?

Женщины в вагоне поначалу робели и беседовали лишь с теми, кто сидел рядом, но вскоре – благодаря одному очаровательному младенцу – все оказались втянуты в оживленный разговор. На остановках к ним заходили молодые родственники мужского пола, ехавшие в других вагонах: справлялись об их самочувствии, приносили чай в керамических чашках и керамические кувшины с водой, так как становилось жарко, а вентиляторы то и дело отключали.

Одна женщина в парандже, определив, где находится запад, расстелила коврик и принялась молиться.

Лата подумала о Кабире и испытала странную смесь грусти и – неизвестно почему – счастья. Видимо, она до сих пор его любит, и незачем обманывать себя, будто это не так. Неужели Калькутта никак не повлияла на ее чувства к Кабиру, нисколько их не уменьшила? Его письмо особых надежд на взаимность не внушало… Стоит ли вообще столько думать и говорить о любви, если тебя не любят в ответ? Вряд ли. Что же она тогда до сих улыбается при мысли о Кабире?

Лата принялась за «Эмму» – как здорово, что можно спокойно почитать! Если бы она ехала с матерью, та в считаные минуты собрала бы вокруг себя толпу попутчиц и уже рассказала бы им все про фирму «Бентсен Прайс», ревматизм, диабет, вставные зубы и свою былую красоту, про славные времена, когда муж возил ее с собой в вагонах класса люкс осматривать пути, про успехи Латы в учебе, превратности судьбы и мудрость смирения и принятия.

А тем временем поезд, изрыгая сажу и вздрагивая, продвигался по огромной раскаленной долине Ганга.

В Патне небо почернело: его затянуло облако саранчи длиной в милю.

Пыль, мухи и сажа каким-то образом проникали в вагон даже через наглухо закрытые окна.

Телеграмма Аруна, видимо, не дошла, потому что на перроне в Брахмпуре Лату никто не ждал – ни Савита, ни Пран. А ей так хотелось их повидать – пусть хоть на те пятнадцать минут, что поезд стоял в Брахмпуре. Когда он тронулся, Лата ощутила странную, несоразмерную поводу грусть.

Когда раздался протяжный гудок паровоза, вдали заблестели крыши университета.

Вспоминаю вся в слезах
Облик свой в твоих глазах.

Очутись Кабир вдруг на вокзале – скажем, он стоял бы у входа на перрон, одетый так же повседневно, как одевался на свидания, с той же доброжелательной улыбкой на лице, и спорил бы с носильщиком о стоимости услуг (мало ли, вдруг ему тоже понадобилось в Канпур? Или в Варанаси, или в Аллахабад…), – сердце Латы, должно быть, просто выскочило бы из груди от счастья. Казалось, довольно услышать его голос, увидеть лицо, как все недопонимания между ними исчезнут с первым же клубом дыма и первым поворотом колес…

Лата вернулась к чтению.

– Дорогая моя бедняжка Изабелла, – молвил он, ласково касаясь руки миссис Найтли, чтобы на несколько мгновений прервать ее хлопоты с одним из пятерых детей. – Как долго, как ужасно долго ты не приезжала! И как ты, верно, устала с дороги! Тебе следует лечь пораньше, милочка, а перед сном я бы советовал тебе скушать немного жиденькой кашки. Мы оба с тобой славно подкрепимся. Эмма, душенька, а отчего бы нам всем не съесть немного кашки?[349]

Над полем пролетела и скрылась в канаве цапля.

С фабрики по переработке сахарного тростника летел удушливый запах патоки.

На очередном полустанке поезд неизвестно почему простоял больше часа.

Под забранными решеткой окнами вагона бродили попрошайки.

Когда они въехали в Варанаси и пересекали Ганг, Лата бросила в зарешеченное окошко мелкую монету – на счастье. Та ударилась о балку моста и полетела в реку.

В Аллахабаде поезд вновь перебрался на правый берег, и Лата выбросила за окно еще одну монету.

Ганг – прекрасен! Знай же каждый,
отмечаю это дважды!

Так я скоро заслужу звание почетной Чаттерджи, подумала Лата.

Она начала мысленно напевать рагу «Саранг», потом незаметно переключилась на «Мултани».

На следующей станции Лата решила не есть свои бутерброды, а вместо них купила себе самосы и чай. Понадеялась, что у мамы все хорошо. Зевнула. Отложила в сторону «Эмму». Вновь подумала о Кабире.