Достопамятный год моей жизни

— Нет, нет, я вижу по вашим лицам, что вы имеете сообщить мне хорошую новость.

— Да, это верно: хорошие известия о вашем муже. Курьер от графа Палена ожидает вас с письмом.

Моя жена мигом вскочила с постели и очутилась перед курьером, ожидавшим ее в передней. Она взяла у него письмо из рук, распечатала и со слезами на глазах прочитала следующее:

«Милостивая Государыня,

Его Императорское Величество Государь Император разрешает вам приехать в Петербург и жить с вашим мужем. Спешу с величайшим удовольствием сообщить вам об этой особенной к вам благосклонности нашего всемилостивейшего Монарха для того, чтобы вы могли отправиться в Петербург, как только признаете это для себя удобным. Вместе с этим послан курьер и к вашему мужу с тем, чтобы он мог уже находиться в Петербурге к вашему приезду, или приехать вскоре после вас. Я поставил себе в особенное удовольствие приискать вам приличное помещение.

Примите, Милостивая Государыня, уверение в живом моем участии к этому событию и в совершенном уважении, с которым имею честь быть ваш преданный слуга

Граф Пален.

С.-Петербург. 15 июня 1800 года».

Рассказ моих друзей о впечатлении, произведенном на мою жену этим письмом, принадлежит к числу самых трогательных. Радость ее походила на безумие. Она, имевшая едва достаточные силы, чтобы пересесть с одного дивана на другой, прыгала как серна и не могла стоять на месте, ходила взад и вперед, искала тысячу вещей, которые ей казались нужными, плакала и смеялась в одно и то же время. Она подарила курьеру все бывшие при ней деньги. Она непременно хотела сейчас же собираться в дорогу и завтра же ехать, и положительно объявила, что будет считать своим врагом всякого, кто воспротивится этому намерению.

К счастью, мой друг, доктор Блум, которому немедленно сообщили обо всем случившемся, не побоялся подвергнуться немилости моей жены. Ему удалось объяснить ей, что возбужденное состояние, в котором она находилась, не доказывает вовсе, что она обладает физическими силами, необходимыми для поездки; по его настоянию, жена моя решилась отложить свою поездку еще на несколько дней.

Впрочем, скоро после курьера прибыл гонец от ревельского губернатора (он сам жил тогда в деревне); генерал-прокурор сообщал ему ту же самую новость и приказывал объявить ее моей жене, доставив ей все необходимое для поездки, и уведомить его о количестве израсходованных на это денег. Он сообщил ему вместе с тем о том, что петербургскому генерал-губернатору приказано приготовить для моей жены и для меня приличное помещение.

Моя дорогая Христина, при выраженной готовности государя избавить ее от издержек поездки, очутилась в том же самом затруднительном положении, в котором несколько недель позже я сам находился. Слишком гордая, чтобы просить много, и в то же время опасаясь прослыть надменною, отвергнув всякое пособие, она обратилась за советом к друзьям и, следуя их внушению, ограничилась тем, что попросила денег только на проезд до Петербурга, которые и были тотчас же ей выданы.

Участие, выказанное моей жене большинством жителей Ревеля в это время, обязывает меня навсегда живейшей признательностью к ним. Полученное известие необыкновенно быстро распространилось по всему городу. О нем говорили везде, и на улицах останавливали экипажи, чтобы сообщить проезжавшим, которые, в свою очередь, встречая своих знакомых, передавали им эту новость. — «Слышали вы?» — кричали еще издали, завидев знакомого. — «Да знаю», — был обыкновенный ответ. Но ликовали не только мои друзья, все люди с сердцем принимали участие в этом радостном известии, и хороший город Ревель доказал, что он населен чувствительными и сострадательными жителями.