Достопочтенный школяр

Эти споры снова и снова вспыхивают везде, где бы ни встретились старые друзья-соратники. Однако имя Джерри Уэстерби, что вполне понятно, при этом почти не упоминают. Надо признать, иногда случается, что какая-нибудь безрассудная головушка вспоминает о нем – либо из сентиментальности, либо просто упустив из виду, что здесь это не принято, – и на мгновение возникает какое-то странное ощущение, но оно быстро проходит. Например, совсем недавно молодой стажер, только что закончивший пережившее реформы учебное заведение Цирка в Саррате («ясли» на профессиональном жаргоне), произнес его в баре, где обычно собираются молодые – до тридцати – сотрудники. Незадолго до этого в несколько упрощенном виде «дело Дельфина» стали преподносить в качестве материала для коллективного обсуждения и имитационных игр. И паренек, совсем еще зеленый, потерял голову, оттого что его «посвятили» в это.

– Господи Боже мой! – воскликнул он, пользуясь тем, что к молодым здесь проявляют снисходительность, вроде как к новоиспеченным офицерам. – Боже мой, но почему же никто как будто не признает роли Уэстерби во всем этом деле? Если кто-то и вынес на своих плечах основную тяжесть, так это Джерри. Он был на передовой. Разве не так?

– На самом деле он, конечно, не назвал само имя – «Уэстерби» или «Джерри» – хотя бы потому, что эти имена были ему неизвестны. Был использован… псевдоним, закрепленный за Джерри на протяжении всей операции.

Питер Гиллем отбил этот мяч, никому конкретно не адресованный. Гиллем – высокий мужчина с прекрасными манерами – всегда умел найти выход из трудного положения, и стажеры, которые ждали своего первого назначения, смотрели на него с почтением, как на какого-нибудь греческого бога.

– Уэстерби был той кочергой, которой ворошили угли вкостре, – нарушив молчание, категорично заявил Питер. – Любой оперативный работник точно так же справился бы с этим, а некоторые – даже гораздо лучше.

Но паренек намека не понял… Тогда бледный как полотно Гиллем поднялся, подошел и негромко, но резко посоветовал ему (если войдет) взять еще кружечку пива и в течение нескольких дней, а то и недель держать язык за зубами. После чего разговор снова вернулся к старине Смайли, «последнему из гигантов», и к тому, что он поделывает на пенсии. Все сошлись во мнении, что тот прожил чуть ли не несколько жизней, и теперь, когда времени у него хоть отбавляй, ему наверняка есть что вспомнить.

– Жизнь Джорджа – все равно что пять наших, – почтительно заявила какая-то женщина.

– Да что там пять – десять! – поддержали ее остальные. – Двадцать! Пятьдесят!

Они так увлеклись преувеличенными выражениями восторга перед Смайли, что тень Джерри Уэстерби, к облегчению многих, исчезла. В каком-то смысле то же самое можно было бы сказать и о тени Смайли. «Да, Джордж знавал удивительные взлеты, – говорили присутствующие. – Да еще в его–то возрасте!»

Но, скорее всего, наиболее реальной точкой отсчета можно считать один из субботних дней в середине 1974 года, три часа пополудни, когда к Гонконгу приближался очередной тайфун и город замер в ожидании его яростного натиска. В баре клуба иностранных корреспондентов собралось с десяток журналистов, главным образом из бывших английских колоний, – австралийцы, канадцы, американцы. Они пили и дурачились, страдая от вынужденного безделья. Это было похоже на хор без героя в древнегреческой комедии. Бар находился на тринадцатом этаже. Старые трамваи и автобусы застыли внизу на улицах, покрытых коричневатым налетом строительной ныли и копотью печных труб Коулуна. В небольших бассейнах рядом с высотными зданиями отелей поверхность воды была покрыта рябью начинающегося дождя, предвестника губительного тайфуна. А в мужском туалете, откуда открывался самый лучший в клубе вид на гавань, молодой парень склонился над раковиной, смывая с губ кровь.

Звали его Люк. Люк из Калифорнии, Долговязый теннесист с довольно непредсказуемым поведением. В свои двадцать семь он повидал немало. До вывода американских войск из Южного Вьетнама Люк считался одним из лучших военных репортеров в Сайгоне, в некотором роде – звездой. Если вы знали, что он хорошо играет в теннис, то вам трудно было представить его занимающимся чем-нибудь еще и даже просто в баре за выпивкой. Зато легко было вообразить, как он выходит к сетке и берет труднейший крученый мяч и наносит сокрушительный ответный удар или без особых усилий набирает очки на подаче.