Дот

Впрочем, подумал майор Ортнер, это вряд ли всеобщее правило. Разве я не знавал людей, которые не только не оглядываются на свое прошлое, но даже и не глядят себе под ноги? Они рвутся к своей цели — и ничего иного для них не существует. Рвутся по головам, по сердцам — по судьбам. Я так никогда не смогу. Да и не хочу: мне уютно с моей душой. Жаль только, что я не слышу от нее подсказки — зачем я живу…

Майор Ортнер подошел с лампой к разведчикам. Поднял лампу так, чтоб видеть их лица. Невозмутимые. Неподвижные. И по глазам не скажешь, что у них на уме: они встречали взгляд майора Ортнера какой-то пустотой. Ну-ну… Хотя у того, который был чуть впереди остальных, — символически впереди, на какие-то сантиметры, — в глазах было ожидание. Свободной рукой майор Ортнер чуть отвернул ворот его комбинезона. Лейтенант. Майор Ортнер прикрыл ворот.

— Вам известна задача?

— В общих чертах, господин майор.

— Давайте вместе поглядим карту…

Отличная карта, опять отметил майор Ортнер. Нарисованный рукой генерала красный кружок (кружок начинался со щедрого нажима, но под конец, так и не соединившись с началом, легкомысленным тающим хвостиком сворачивал в сторону) сразу цеплял внимание. Кружок охватывал холм, словно крепостная стена.

— Здесь, на подъезде к цели, — палец майора Ортнера уперся в обозначение соседнего холма, — вы будете еще не видны. Но фары лучше выключить задолго, километра за три. Сейчас ночи темные, шоссе пустое, на небе отсвет фар виден далеко.

Лейтенант кивнул:

— Часовой может и мотор услышать. Я это учту. Там ведь нет километровых столбов?

— Нет.

Не наклоняясь — отличное зрение — лейтенант поискал на карте. Шоссе мягкой лентой обтекало холмы. В стороне — в нескольких сотнях метров — была одинокая мыза, да разве в такой тьме ее разглядишь?…

— Как-нибудь разберусь…

— Странное дело, — неожиданно для себя сказал майор Ортнер. — Эта территория уже несколько дней наша, по шоссе кто только не проезжал… Шоссе загружено круглые сутки — но дот не подавал признаков жизни. И вдруг такое…

Лейтенант поднял глаза — и впервые взглянул на майора Ортнера с интересом. Словно только что увидел.

— Вы думаете, господин майор, что мы имеем дело со случайными людьми?

— Не исключено. Сейчас их столько бродит по горам… Как собаки: заскочили — укусили — и прочь.

— То есть — дот может оказаться пустым?

— Хорошо бы… — Майор Ортнер опять перевел взгляд на карту. Карта молчала. — Обратите внимание, лейтенант: в дот они могли попасть только из-за реки. Конечно, под прикрытием холма можно и днем перебраться через реку, но дот стоит так, что оттуда он не виден…

— Понимаю, — сказал лейтенант. — Они знали, куда идут. И знали — зачем… Тогда это — специальная команда?

— Если б я знал!.. По результатам — очень похоже. И потом: выстоять под ударом механизированной дивизии… с их примитивным вооружением… Во всяком случае: если завтра русские начнут контрнаступление — значит, эта диверсия — часть их плана.

— Кто бы там ни был, господин майор, мы подойдем так, что нас они не услышат.

— Хорошо, — сказал майор Ортнер. — Вы захватили с собой взрывчатку?

— Конечно.

— Значит — так. Если дот пуст — вы дожидаетесь меня в нем, чтобы не повторился казус. Второй вариант: если эта команда осталась переночевать — вы их уничтожаете — и опять же дожидаетесь меня. Третий вариант…

Третий вариант означал, что дело плохо. Свою цену за попытку справиться с дотом механизированная дивизия уже заплатила. Если не справятся и разведчики… В том-то и дело, что в таком случае какую-то цену придется заплатить и этим ребятам. Возможно — кто-то из них уже не вернется…

— Я хочу, чтоб вы понимали, лейтенант, что для меня самое главное. Самое главное для меня — их система пулеметного огня. Если не удастся проникнуть в дот — взорвите хотя бы их пулеметные гнезда. Для меня это будет бесценно. Уж с пушкой мы как-нибудь разберемся…

На улице было душно. Воздух был неподвижен. Земля отдавала накопленный за день жар, деревья и трава — вытянутую из земли влагу. Все мечтало остыть. Майор Ортнер сел на заднее сиденье, откинулся на спинку (ладони и щека ощутили такое нежное прикосновение кожи… не зря! не зря платил… сколько раз прикасался — столько раз на душе легчало… наши маленькие радости…), закрыл глаза… Заботы улетучились, он был один во тьме первозданного мира, между звезд; он был один, и Господь пока не придумал, что с ним делать, в какую заботу его употребить. Правда, где-то в подсознании созревала какая-то мысль, пока не ясно — о чем и почему; пока не мысль и даже пока не чувство; если быть совсем точным — едва уловимый дискомфорт… Что-то пыталось изнутри достучаться до него. Что-то недавно думанное — но не додуманное; и затем потерянное. Потерянное легко, как любая незавершенка, которой пока нет ясной цены. Жаль, что не помню…