Дот

Под ногами была морена. Бурый глинозем с вкраплениями мелкой гальки, а если приглядеться — то и с примесью песка. Земля была ровная, вылизанная весенними паводками. Местами из нее выступали крупные камни, а за ними — в сторону течения реки — высушенные солнцем, истонченные ветром почти до прозрачности, серые полоски тины. Я еще тогда, когда впервые оказался здесь, понял, что это морена, подумал майор Ортнер. Мысль была без малейшего эмоционального окраса. Просто мысль. Констатация.

Трава росла клочками. Она была жесткой; острой и колючей. Местами поднимались бледные кусты дурмана. Безрадостное зрелище! — но не для майора Ортнера. Его детство — когда попадал за город — прошло на такой земле. Все детские игры прошли на такой земле. Столько счастливых минут она ему подарила! И если бы когда-нибудь потом сложилось так, что пришлось бы жить на земле (или лучше так: посчастливилось бы жить на земле), и у него было бы право выбирать, — он бы выбрал только такую. Что с того, что есть сколько угодно иной, благодатной земли. Ценной. Плодоносной. Ведь не в этом смысл! На любой иной земле он был бы, как на чужбине. А на этой — на такой… Даже душа замирала, и улыбка сама по себе смягчала лицо от одной этой мысли. На такой земле — втайне от всех — он был бы в нескончаемом детстве. И что бы с ним ни случилось — достаточно было бы взглянуть на нее… ах! она бы смягчила, она бы растворила любые неприятности. Жить на такой земле — и с легким сердцем умереть на ней… вот так бы сложилась его жизнь, если бы он имел возможность выбирать…

Бронетранспортер стоял в двух метрах от воды, правым передним колесом выехав на плотный влажный песок. На песке, вдоль речки, было множество следов, но все в одну сторону — за холм. Туда, к доту. В противоположную сторону — ни одного. Дверца водителя была открыта. Водитель — должно быть, первогодок, — спал с запрокинутой головой, с открытым ртом. Белесые прямые потные волосы торчали ершом, пилотка засунута за поясной ремень. Бронетранспортер разведчиков, больше некому.

Майор Ортнер потеребил водителя за плечо. Солдат всполошился, открыл испуганные глаза. Не сразу понял — где он и что происходит, а увидав незнакомого майора — перепугался не на шутку.

— Я только что… господин майор… вот прикрыл глаза — и не заметил…

Он высунул из бронетранспортера левую ногу и стал как-то плоско выбираться наружу, не сводя остановившихся глаз с лица майора. Плоско — чтобы даже не коснуться майора.

— Да ты сиди, сиди. — Майор Ортнер легким движением (даже самому понравилось, как легко получилось) водворил его на место. — Что-нибудь слышал? — какую-нибудь стрельбу…

— Виноват, господин майор…

— Это понятно, что виноват. Я тебя спрашиваю: там, куда ушли твои товарищи, была стрельба?

Тон нейтральный, без эмоций. Кому он нужен, этот мальчишка, чтоб на него еще тратиться.

— Что-то было, господин майор… Стрельба, взрывы… но уже давно — ночью… — Водитель почему-то расхрабрился — и добавил: — Я сквозь сон слышал. Но это ведь далеко — могло быть и в другом месте… Но я помню, как еще подумал сквозь сон: скоро вернутся…

Майор Ортнер посмотрел на темную воду; над нею стлался едва заметный пар. Что он узнал нового? Да ничего. Но стало трудно дышать. И опять проснулась тревога. А вот это уж вовсе ни к чему. Пустое это: тревожиться раньше времени. Пока будем жить по оптимистическому сценарию. На войне можно опираться только на факты.

Он вышел на влажный, плотный песок, и пошел по следам. Идти было приятно. Над головой, медленно шевеля крыльями, проплыл аист. На противоположном берегу, в огромном, похожем на шар кусте кротегуса, шумела стайка мелкой птицы. Речка огибала холм плавной дугой. На изгибе пляж расширялся, следы исчезли. Они решили срезать эту излучину, понял майор Ортнер, и принял чуть левее. Так и есть: следы в траве не изменили направления. Идти по ним было не обязательно, ведь он знал, куда они ведут, а сейчас ему хотелось идти именно вдоль воды, по песку, слушать воду, и не думать о том, что ему, быть может, сегодня предстоит. Или не предстоит.

Ему это удалось удивительно легко.

Едва майор Ортнер снова вышел на песок, как война растаяла, исчезла из его сознания и памяти. Он опять был… нет, уже не в детстве, а в том небывалом месте, о котором вспомнил, пока пережидал паузу господина генерала. Он повидал немало таких улочек и таких кафе, и сейчас они не хотели обретать некий реальный адрес. Это был обобщенный образ, как на картине: художник пишет именно эту солнечную улицу и именно этого человека в шляпе и с трубкой за выносным столиком кафе, но чувство, которое рождает этот образ, напоминает тебе все счастливые минуты, которые ты в подобной ситуации пережил… или мог бы пережить.

Кстати, подумал майор Ортнер, а ведь именно там, перед господином генералом, возник тот едва угадываемый звук, который затем пропал, и вернулся уже по дороге сюда, в машине, но вернулся не звуком, а смутным чувством. Чего-то в моей швейцарской мечте недоставало. Чего же?…