Дот

Если б он был внимательней к себе — он бы удивился: ведь до сих пор он никогда и ни по какому поводу не терзался. Мелкие обиды и потери детства и юности он воспринимал, как комариные укусы. Ведь не будешь же обижаться на комара! Смочил слюной укушенное место, прижал несколько секунд пальцем — и забыл. Потеря игрушки, боль от ушиба, измена приятеля — он топил эти пустяки в болоте прошлого почти с той же скоростью, как они возникали. Можно сказать — до сих пор он никогда не оборачивался. Интересное было впереди. Вот потом, в старости, потеряв скорость и желание новья, в минуты, когда неохота даже с койки подняться, возможно, он будет припоминать самое яркое из прошлых лет. Сейчас это трудно представить, но ведь чем-то надо будет занять мозги… Короче говоря, до сих пор Ромка не знал потерь, и вот теперь такая случилась. И какая огромная! Неисправимая. Рана, которая будет ныть — можно не сомневаться — пока не погасну…

Время шло, а ни из коридора, ни со двора не доносилось ни звука. Были б у Ромки часы, он бы знал, прошло пять минут или двадцать пять, но часов он не имел никогда, не успел на них заработать. Удобная штука; на гражданке нужно будет обязательно ими обзавестись.

Ромка достал из тумбочки почти невесомую пачку махорки. Курева было мало: если насыпать по минимуму — можно растянуть на три закрутки. Экономить Ромка не любил, это понятно; если получаешь удовольствие с оглядкой, то это уже не удовольствие, а удовлетворение потребности, вот так. Жизнь полосатенькая, рассуждал Ромка, разравнивая на листке бумаги крошево табака; судя по количеству наличной махры, темная полоса только началась. Он вздохнул (иронически; конечно — иронически!): наберемся терпения. Когда разровнял дозу — прикинул, верно ли отсыпал. Пришлось признать — отсыпал больше трети. Ну понятно, что курить охота, и кругом творится такое, что самое время отвести душу несколькими хорошими затяжками, чтоб наесться. Чтоб отпустило. Но ведь и через час захочется курить, и потом через час — снова… так ведь если каждый раз вот так делить — на третий раз останется только на понюх, а не на раскурку!..

Так далеко вперед он заглядывал только в исключительных ситуациях. Сами понимаете — сейчас был именно такой случай.

Ромка зацепил пальцами несколько крошек табака — и бросил на дно пачки. Прикинул — нет, все еще многовато — и пожертвовал еще несколькими крошками. Опять прикинул — и разозлился: да что это я над собой измываюсь? Неужто не имею права покурить от души?.. Одним движением он скомкал пачку, бросил комок в ящик тумбочки — с глаз долой. Задвинул ящик. Свернул цигарку. Закурил. Хорошо! Спрашивается: чего мучился?..

Длительная тишина могла означать лишь одно: наши отбили немцев, и теперь гонят их к границе. Еще до завтрака инцидент будет исчерпан. Провокация — дело обычное; вон, в газете пишут, что на Востоке япошки практикуют это регулярно; правда, даже там дело доходит до стрельбы редко. Придется дипломатам оторвать задницы от кресел и обменяться формальными заявлениями…

Только теперь Ромка заметил, что он все еще в одних трусах. Поглядел на рукомойник… умываться было лень. Он потянулся за своими бэушными бриджами — и в этот момент где-то неподалеку разорвалась мина, затем еще одна, потом они зачастили. Мелочь, ротные минометы, не меньше трех штук, но осколками стригут так, что головы не поднимешь. А вот и пушки ударили. Тоже небольшие, приданные пехоте… Выходит, немцы отошли только для того, чтобы собрать кулак, и теперь ударят по всей форме…

Даже теперь слово «война» не всплыло в его сознании. Провокация оказалась серьезней, чем он предполагал, и все же он был по-прежнему уверен, что это только провокация. Проверка нервов. Проверка характера. Может, мы все погибнем от этой проверки… ну, если так надо, значит — и погибнем.

У немцев опять ничего не получилось. Правда, они опять ворвались на территорию заставы, мало того, по звукам боя Ромка понял, что теперь застава ведет бой в окружении, но у них опять ничего не получалось. Не на тех напали. Нахрапом нас не возьмешь.