Читаем Дот полностью

А сломаться было от чего. Самым жутким, конечно же, был первый момент, когда казарма — два этажа! — рухнула на него, и какая-то глыба, пробив топчан, сунулась в матрац тупым тяжелым углом. Глыба должна была уткнуться в пол, пусть через матрац — но именно в пол. А ей помешала Ромкина спина. И глыба со зла придавила Ромку между лопатками, стараясь размозжить его позвонки…

Это был конец.

Боль… Боль как вошла в него — так и не отпускала. Боль была нестерпимой, но Ромка от нее не умер сразу, и когда понял, что не умер, — заставил включиться свою сообразиловку.

Во-первых, понял он, позвоночник не сломан. Я чувствую боль, я могу шевелить ногами, — это несомненные аргументы. Во-вторых, если я промедлю в этом положении, — боль убьет меня. Сама глыба не смогла, а вот боль, причиняемая ею, убьет. Ни один человек такой боли не вытерпит…

У него было всего несколько мгновений, чтобы успеть спастись.

Он уперся в пол, попытался отжаться… куда там! А ведь Ромка был не слабак, на физподготовке до ста раз отжимался от земли. Хотя стоило сесть ему на спину Кеше Дорофееву (комод велел — не поспоришь) — и на сколько его хватило? Четыре раза отжался — и все. Правда, к этому времени он уже успел притомиться. А ведь в этой глыбе не восемьдесят кг, а все двести, может — и больше; и она не лежит на нем — глыба в него воткнулась; он пришпилен ею к полу, как жук к листу бумаги…

Надо отдать Ромке должное. Боль нестерпимая — переключив на себя всю энергию человека — парализует его мозг и волю, затмевает его сознание. Конечно, есть редкие люди, умеющие ввести себя в бесчувственное состояние; любая боль им нипочем. Ромка ничего подобного не умел, и даже не знал, что так бывает. Но сила жизни была в нем столь велика, что на какой-то ничтожный отрезок времени он смог отстраниться от боли. Тело умирало от боли, а сознание делало свою работу. Единственный выход, понял Ромка, вывернуться из-под глыбы. Это было немыслимо — из-под такого-то груза! — но Ромка родился под счастливой звездой: он не знал сомнений. Он действовал сразу, не рассуждая. Глыба замерла, наткнувшись на Ромку; сейчас инерция ее движения, как вода, стекала к ее основанию; еще мгновение — и глыба возобновит свое движение сквозь Ромкину спину. Но это будет через мгновение, а пока она замерла, наливаясь силой. Последнее мгновение глыба была невесомой…

Все решала скорость. Нет, не скорость — стремительность. Даже не стремительность… Ну почему я не знаю слова, передающего скорость действия, соизмеримого со скоростью мысли и света?..

Ромка представил себя плоским — и выскользнул (конечно — вывернулся) из-под матраца.

Глыба этого не ждала — и замешкалась. Она ничего не имела против Ромки. Ну — был, ну — не стало… Ромка услышал, как она тяжело просела, ломая своими краями что-то наверху, и затем тупо уткнулась в пол. Ромка хотел подумать: вот — все-таки живой, — но желание не успело оформиться в слова, потому что сознание покинуло его.

Потом он очнулся.

Пол под ним вздрагивал, отзываясь на каждый взрыв; несмотря на толщу завала, отчетливо была слышна частая стрельба. Тяжелые минометы уже не били. Это понятно: могли побить своих. Где-то рядом горело. Ромка не слышал пламени, но жар становился все ощутимей, и дым, просачиваясь между камнями, все плотней заполнял тесную Ромкину нору. Утренний ветер еще не поднялся, понял Ромка, вот дым и оседает.

Он попытался вспомнить, когда этому ветру будет время, но дым уже затруднял дыхание, и жар нарастал. Если загорится матрац (а он загорится), я не просто задохнусь — я еще и сгорю…

Выбираться нужно было немедленно.

Ромка ощупал свою нору. Слева была внутренняя стена, справа — спаситель-матрац. Был спаситель — станет убийцей. Над краем матраца Ромка нащупал спаянные цементом кирпичи. Вот она — глыба. Кусок стены второго этажа. Если глыба не так велика, как мне казалось, когда я лежал под нею… Только теперь Ромка вспомнил о боли, но ему было не до ощущений. Он повернулся спиной к стене, подтянул к груди ноги, уперся ими в глыбу, нажал… Глыба даже не шелохнулась.

Все равно выберусь.

Над головой были остатки топчана. Загорится матрац — топчан не отстанет. Приятно, когда все просто и нет загадок. Со стороны головы была наружная стена, ее можно не проверять. Что в ногах?.. Ромка сдвинулся чуток, почувствовал преграду, ощупал ее подошвой. Засыпано плотно. Хода нет. Но и выбора не было: сверху подступало пламя, теперь Ромка слышал его гул.

Нужно развернуться — и рыть нору, как крот.

Но сперва нужно спастись от дыма.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Оптимистка (ЛП)
Оптимистка (ЛП)

Секреты. Они есть у каждого. Большие и маленькие. Иногда раскрытие секретов исцеляет, А иногда губит. Жизнь Кейт Седжвик никак нельзя назвать обычной. Она пережила тяжелые испытания и трагедию, но не смотря на это сохранила веселость и жизнерадостность. (Вот почему лучший друг Гас называет ее Оптимисткой). Кейт - волевая, забавная, умная и музыкально одаренная девушка. Она никогда не верила в любовь. Поэтому, когда Кейт покидает Сан Диего для учебы в колледже, в маленьком городке Грант в Миннесоте, меньше всего она ожидает влюбиться в Келлера Бэнкса. Их тянет друг к другу. Но у обоих есть причины сопротивляться этому. У обоих есть секреты. Иногда раскрытие секретов исцеляет, А иногда губит.

Ким Холден , КНИГОЗАВИСИМЫЕ Группа , Холден Ким

Современные любовные романы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Романы
Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее