Дотянуться до моря

— Нет, Даша, Дарья, нет, не надо, опомнись! — запричитала она, вцепившись в свой край простыни двумя руками.

Евин голос звучал истерически и одновременно настолько трагично, что несмотря на то, что разборка между матерью и дочерью меня, вроде как, впрямую не касалась, да и Ива, по сути, настоятельно просила не вмешиваться, я решил, что встрять все-таки нужно. «Эй, малявка, все, хорош, представление окончено. Пошутили и хватит. Давай на горшок и спать!» — тирада в этом роде уже готова была слететь с моих губ, но… не слетела.

Не знаю, почему. Или — знаю… Да, знаю. Ровно за тот малый отрезок времени, в течение которого было еще не поздно вмешаться, в моей пьяно-навиагренной голове пролетел целый гигабайт мыслей, наиболее рациональной из которых была: «Она сама сейчас остановится. Девочка перебрала и решила всех поэпатировать. Просто не может быть, чтобы она пошла дальше!». Но самой честной, истинной, всамделишней, шедшей прямо от сути естества моего была мысль о том, что другого такого шанса трахнуть Ивину дочку больше не будет. И что дурак я, что пару минут назад такую правильную речугу закатил, — после такой на попятный уже не пойдешь. И, поразившись вдруг тому, что как белое от черного отличаются высказанные мои слова от невысказанных помыслов, рот я захлопнул. Хотя не уверен, что в тот момент какие-то мои слова уже чему-то могли помешать.

— Мам, да ладно те! — очень развязно сказала Дарья. — Чё ты, расширь свои границы!

С этими словами Дарья резко рванула простыню верх и поднырнула под нее. Простыня опала вниз белым пузырем и укрыла их обоих, так что с одной стороны из-под ткани торчала Ивина голова, а с другой — Дарьины голые ноги и едва прикрытый полотенцем тощий зад. Под простыней началась возня, но долго сопротивляться такой атаке Ива не могла, уж я-то знаю.

Хорошо известно, что женщине можно доставить удовольствие самыми разнообразными способами и, соответственно, разными частями тела. Наиболее подходящая часть, чтобы ублажить Иву, это, безусловно, язык. Для нее то, что на медицинском языке называют кунилингусом — как валерьянка для кошек. Если представить Иву на месте партизанки военных времен, врагам не нужно было бы долго мучить ее изощренными пытками. Нужно было просто привязать ее к гинекологическому креслу, позвать десяток солдат с крепкими челюстными мышцами, и максимум через четверть часа партизанка сдала бы все известные ей тайны.

Я еще раз бросил взгляд на подпростынную возню, на трагическую маску безнадежного сопротивления на Ивином лице, на вихляющийся Дарьин зад, смачно выругался про себя и, захватив коньяк и сигареты, направился на балкон. Но не суждено было этому томному турецкому вечеру стать инцестуальным. В ту самую секунду, когда я огибал угол кровати и уже потянулся к ручке балконной двери, простыня, укрывавшая Дарьин топ и Ивин боттом, взлетела белым парусом, открыв место схватки мамы и дочери. Ива лежала, закрыв рукой глаза, тяжело и прерывисто дыша. Ее шея, плечи, грудь алели рваными пятнами, как при крапивнице, ноги были сжаты, казалось, с силой челюстей нильского крокодила. Дарья, покачиваясь, стояла на коленях над распростертой перед ней матерью, задрав подбородок к потолку и сильно прижимая ладони к животу. Я протянул руку тронуть ее за плечо, но в этот момент ее вдруг скрутило, щеки ее надулись, и Дарью бурно вырвало прямо под себя, забрызгав Иву до пупка. Та распахнула глаза, взвизгнула, вскочила и бросилась к дочери.

— Даша, Дашечка, что с тобой?! — запричитала она, пытаясь обнять дочь.

Дарью снова вырвало прямо матери на грудь.

— Скорую, звони в скорую! — закричала мне Ива, прижимая ослабевшую Дарью к себе.

Я кинулся к телефону, успев подумать: «Какая, блин, скорая? Заграница же!»

— Не надо скорую, — слабо пробулькала Дарья. — Мы просто по… покурили… слишком много… Щас пройдет…

Ее загорелое лицо посерело, у нее зуб на зуб не попадал.

— Бо-о-оже! — шепотом возопила Ива.