Дотянуться до моря

Я сочувственно посмотрел на нее. В одночасье подвергнуться попытке лесбийского насилия со стороны дочери, по ходу пьесы узнав, что кровиночка как минимум балуется наркотиками — это испытание не для средней материнской психики. Ивины глаза были полны слез, она гладила Дарью по волосам, совершенно не замечая, что ее руки, обнимающие дочь, были все в следах рвоты, по виду (да, что удивительно, и запахом тоже!) удивительно напоминавших соус «Тысяча островов». «Вам обеим нужно в душ», — тоном метрдотеля ресторана из «Бриллиантовой руки» сказал я. «Да, да, правильно!» — встрепенулась Ива, без видимых усилий, как грудничка, подхватила дочь на руки и бегом бросилась в ванную комнату. «Коня на скаку остановит…», — всплыло в моем мозгу. Я воспользовался перерывом в действии и подошел к двери. Черт, так и есть — предназначенный оберегать от навязчивого сервиса стикер при закрывании двери сквозняком задувало в щель между полотном и коробкой, и он блокировал защелку. Дверь оставалась закрытой, но не запертой. С удовлетворением поставив точку в вопросе о том, как Дарья открыла дверь в номер, я сделал все как надо, и со спокойной душой принялся наводить порядок на заблеванной постели.

После четверти часа отрезвляющей комбинации горячего и холодного душа Дарья порозовела, ожила, ее перестало колотить. Мать насухо вытерла дочь полотенцем, и та уснула еще до того, как мы дотащили ее до постели. Мы уложили ее под одеяло, накинули халаты и ушли на балкон, в ночную влажную парилку, прихватив остатки коньяка. Ива пила и курила одну сигарету за одной, каждые пять минут порываясь проверить Дарью, пока наконец я убедил ее, что вполне достаточно наблюдать за кровиночкой через стекло балконной двери. Скоро Иву начало отпускать, ее зубы перестали стучать о край стакана. После очередной порции я заметил, что она снова захмелела, и это, наверное, было к лучшему. Стиснутая до этого в позе Роденовского мыслителя, она начала потихоньку словно расплываться в кресле, пока, не докурив очередную сигарету, не откинулась полностью на спинку. Ее глаза медленно закрылись. Я вынул из ее пальцев окурок, укрыл полой халата нервно сжатые колени, и тоже вытянулся в удобном плетеном кресле, пытаясь думать о произошедшем. Но запахи и звуки тропической ночи быстро убаюкали меня, и я тоже уснул.

*****

Разбудила меня вышедшая на балкон Дарья. Взгляд на циферблат своей Омеги — я проспал часа полтора. Посмотрел на Дарью — она была как новенькая, полностью одета, и даже ее гавайский блузон был застегнут на все пуговицы. Она никак не производила впечатление распутницы-наркоманки, только что вытворявшей такие вещи, что, как говорится, половицы вылетали.

— Мама, вставай! — сердито шептала она, дергая Иву за руку.

Ива проснулась и окинула непонимающе-ошалелым взглядом меня и на дочь.

— Мама, нельзя столько пить! — строго выговорила ей Дарья, взвешивая в руке пустую бутылку из-под Хеннеси.

Ива счастливо закивала и заключила дочь в объятия. «Жива, жива!» — запричитала она, снова гладя Дарью по волосам, теперь чистым и расчесанным.

— Ну, конечно, жива, почему я должна быть не жива? — еще больше нахмурилась Дарья, скользнув по мне настороженным взглядом.

«Ничего не помнит или прикидывается?» — пронеслось в моей голове.

— Ты что, ничего не помнишь? — повторила за мной Ива, отстранив дочь на вытянутые руки и пристально глядя ей в глаза. — Что ты здесь вытворяла?

«Вместе с нами», — добавил про себя я.

— Не понимаю, мама, что я должна помнить? — очень естественно удивилась Дарья и только ее взлетевшие вверх брови дрожали, безошибочно, на мой взгляд, выдавая игру. — Разве что последний коктейль был, пожалуй, лишним…

— Ты, ты… — в смятении начала Ива, понимая, видимо, что не следует воспроизводить всю правду-матку о событиях последних нескольких часов, но не зная, чем эту правду заменить.

— Да, когда ты пришла, ты была немножко нетрезва, — перехватил инициативу я. — Тебя стошнило, мама отмочила тебя в душе и положила спать.

Ива кинула на меня взгляд, полный благодарности.

— Надо же, я совершено ничего не помню! — воодушевленно подхватила Дарья. — Мам, ну прости меня, пожалуйста!

Все человеческие чувства от удивления до огромного облегчения мгновенно пронеслись в Ивиных глазах, она привлекла Дарью к себе и крепко прижала.

— Конечно, я прощаю тебя! — зашептала она, орошая дочь слезами счастья. — Я так люблю тебя, Даша, Дашечка! Можно, я буду тебя хоть иногда так называть?

— Нельзя! — отрезала в ответ на матернины излияния Дарья, вырываясь из ее объятий. — И хватит телячьих нежностей! Что люди подумают?

Ее взгляд скользнул по «людям». Когда наши глаза встретились на секунду, я уловил в них и озорную радости от маленькой победы в сложной ситуации, и облегчение избалованного подростка, избежавшего наказания за шалость и уже, возможно, нацелившегося на шалость очередную.