Дотянуться до моря

Пора была выходить. Я снова приладил на плече сумку и взялся за дверную ручку. Потом передумал, снял сумку и набрал номер Дарьи. Последний раз контакт у нас был вчера поздно ночью, как раз после того, как я поговорил с Мариной. Пока Леха копался в холодильнике, я послал ей короткое СМС: «Првт! Как ты?» Через пять минут пришел ответ: «Похоронила маму. Записали — несчастный случай. Тошно. Набери завтра?» Я послал в ответ ОК и грустный смайлик. А с утра, огорошенный известием о смерти своей матери, о том, что обещал позвонить Дарье, я совершено забыл. А теперь ее номер был недоступен. Я вздохнул, и вылез из схрона. После его угольной черноты августовские звезды светили, как люстра в Большом театре. Я тревожно закрутил головой: ведь если вдруг те-кому-надо наблюдают за мной, то видно им сейчас так же хорошо, как и мне. Благо еще не было луны, а то я был бы сейчас, как как выступающий на арене цирка, когда на него направлены лучи всех софитов — он не видит никого, его — все. Я поежился, и двинулся к темнеющей невдалеке стене лесопосадки. Между темной травы отчетливо белела ниточка нахоженной тропинки. Я ступал осторожно, заглушая в ушах тревожно саднящую тишину. За каждым кустом мерещилась засада, за каждой черной кочкой в поле — снайпер. За четыреста метров, отделяющих схрон от линии деревьев, я так себя издергал, что не заметил кордонный столб и буквально уткнулся носом в его нагретый за день солнцем шершавый бок. Все, граница. Я обернулся, но кругом была тишина, никто не следил за мной, не подкарауливал. «Пока, Украйна! — подумал я. — Тобто, до побачэння!» Вспомнились слова Ведецкого про пересечение вождем революции границы по льду Финского залива: шуточка-то оказалась вещей! Я усмехнулся, хлопнул ладонью по округлости столба, подкинул на плече сумку, и зашагал прямо вперед, в темноту.

Путь мой шел по полям, в это предосеннее время уже сжатым. Под ногами то трещала сухая стерня, то мягко пылил поднятый под зиму чернозем. Время от времени я поглядывал на навигатор, но он знай показывал себе «прямо», и только редко-редко уменьшалось на одну-две минуты оставшееся до точки назначения время. С какой-же скоростью нужно было нестись, чтобы уложиться в отведенные навигатором «час тридцать семь»? Ну, да, это же, надо полагать, по асфальту, по пахоте скорость не в пример ниже! Я шлепал уже сорок пять минут, а навигатор обещал еще час двадцать. М-да, ходок из меня, как из сумотори фигуристка… Да еще сумка, зараза! С непривычки начало ломить переднюю поверхность голеней, пришлось еще сбавить ход. Нужно было перестать ужасаться тому, как далеко еще идти, отвлечься от болезненных ощущений, настроить ровный шаг. Самый лучший фон для этого — о чем-нибудь думать.

О чем? О том, что мама умерла, так и не увидев на прощание сына? О том, что дома с большой степенью вероятности ждет тюрьма? О том, что один сын вырос алкоголиком, а второй — просто черт знает чем, а на сдачу еще и наркоманом? Что, в свою очередь, не у всякого, даже очень непутевого сына получится не удостоить престарелую мать перед смертью не только лицезрением, но даже и разговором? О том, что все, происходящее со мной, не результат ли это какой-то жизненной ошибки, которую можно охарактеризовать модным и емком термином «системная», то есть неисправимой, фатальной? Правда, под аккомпанемент таких мыслей не «весело шагать по просторам» — вешаться хорошо. Ладно, оставим мрачные мысли хотя бы до завтрашнего дня.

Так о чем? О любви-с? Разве что… Хотя, любовь — тоже тема грустная. Когда она взаимна — это постоянно благоухающий букет прекрасных цветов, когда же нет… Вон, Соро…, то есть, Алла, Аллочка. Получается, любила тебя, болвана, всю жизнь, сына от тебя родила. Да, ты об этом не знал (правду сказать, и знать не хотел), но ей-то от этого не легче было, а наоборот, еще более беспросветно, безнадежно… И погибла-то она так глупо, никчемно не оттого ли, что не видела света в конце тоннеля, и неосознанно, исподволь шла к тому, чтобы побыстрее точку поставить? Вот и исполнилось… Интересно, а как сложилось у той чернокожей девочки, Джой? В Москве ли она до сих пор или уехала домой, в Соуэто? Боже, ведь у нас с ней был незащищенный секс и, прощаясь, она говорила: «Если мне повезет, и я забеременею от тебя»… Господи, может, у меня где-то растет еще один сын, голубоглазый и очень, очень смуглый? Если Джой назвала его по имени, которым я тогда представился, тогда он — Ноууан Арсеньевич? Блин, бред какой-то! Хотя, почему бред?.. Бред то, что женщины тебя любят, рожают от тебя детей, но это проходит как-то мимо тебя, стороной, как будто ты не имеешь к этому никакого отношения. Ловко устроился, нечего сказать!