Дотянуться до моря

Я испытал чувство нереального, фантасмагорического страха — пронзенный насквозь человек смеялся, разговаривал — хоть бы что! Да человек ли это? Может, в испепеляющем напалмовом огне сгорел все-таки не холодный труп несчастного Азана, а сам Аббас? И, сгорев, воскрес из пепла, как мифическая Саламандра, переродился, и теперь это — Он, Сам, воплощение вселенского зла, исчадие ада, властелин тьмы и князь всех пороков, великий и ужасный — Зер Ка-ла-лу-у-ш?! Но в опровержение моих мрачных домыслов на обтягивающей торс Аббаса темной ткани, через которую в его плоть вошел кинжал, расплылось, заливая весь его правый бок, сочное чернильное пятно. «Это кровь, — облегченно подумал я. — У князя тьмы крови нету». И тут же кровь тонким лезвием блеснула между его улыбающихся губ, на его горле заходил кадык, налились глаза, и вместе с хриплым, лающим кашлем темная густая жижа хлынула из его рта, обожгла мне руки, ужасными ошметками шлепнулась мне на рубашку. Я отпрянул, вскочил, инстинктивно отряхиваясь.

— Что, попало на тебя, шеф? — издевательски скривил окровавленные губы Аббас. — Ну, извини, сам виноват. Человеков убивать — от крови их отмываться.

— Я, я виноват? — воскликнул я, содрогаясь от истерических привизгов в собственном голосе. — Это ты, ты сам!

— Не-ет, не сам, — тяжело поднимая руку из натекшей лужи крови, покачал перед собой пальцем Аббас. — Это ты меня убил, шеф. Да, я хотел тебя грохнуть, но вышло-то все наоборот. Ты моей рукой управлял. Так бы мне дорога в ад, но теперь я — жертва, а ты — палач, и гореть в адском пламене тебе, а не мне, кха-кха!

Волна колючего холода потекла у меня по спине, ощущение нереальности происходящего замутило голову. Желудок подскочил к нижней челюсти, меня согнуло пополам и вырвало прямо на пол. Брызги розовой блевотины, перемешавшись с черно-красными кровяными метастазами, образовали на паркете жуткую, отвратительную в своем сюрреализме картину. Наверное, меня вырвало бы снова, но спасительным криком петуха зазвонил мой айфон. Я был уверен, что это Ещук, но на экране высветилось «Дарья». Я лихорадочно сдвинул зеленую полоску вызова, прижал аппарат к уху.

— Даша, Даша, где ты? — закричал я в микрофон. — Что случилось, почему ты так долго не отвечала?

Но в динамике была только тишина.

— Алло, Даша, где ты? — снова закричал я, чуть не лязгая зубами об алюминиевую окантовку аппарата. — Где ты, куда мне ехать?

Но в трубке было все так же тихо. Я лихорадочно перезвонил — гудки долгими каплями падали в тишину, пока система не дала отбой. Еще раз — то же; снова — то же самое. Но, по крайней мере, ее телефон больше не был вне зоны доступа и, значит, была надежда, что в конце концов Дарья ответит — проявилась же она сейчас?

— Она позволяет называть себя Дашей? — хрипло засмеялся Аббас. — Это любовь, это точно любовь!

«Да, пожалуй,» — подумал я, ощущая, как бешено в тревоге за человека на том конце провода колотится моей сердце, и перевел взгляд на Аббаса. За ту минуту, что я не смотрел на него, его лицо стало серо-белым, кровь на губах и подбородке запеклась, а поблескивающая отражением лампочек в прихожей черная лужа на полу стала гораздо, гораздо больше.

— Я вызову скорую, — хмуро сказал я.

— Не надо! — дернул головой Аббас. — Нет смысла. Пробита печень, поэтому так много крови. Я жив только потому, что кинжал все еще в ране. Но из меня вытекло уже литра два, скоро конец, помощь не успеет.

Но я уже набрал «ноль три».

— Колото-резаная рана, большая потеря крови, — коротко сказал я ответившей дежурной. — Абельмановская улица, десять дробь два, корпус три, квартира восемь, первый подъезд, четвертый этаж. Приезжайте быстрее, он долго не протянет.

— Спасибо, но — бесполезно, — попытался улыбнуться Аббас. — Мои часики уже дотикивают. Ставлю сотку евро против этого засохшего букета в вазе, что мне осталось не больше пяти минут. Черт, зря я затеял все это, зря! Говорила мама, что ты тоже кармическая личность, как и я, вот твоя карма мою и перекар…

— Где Дарья? — угрюмо перебил его я. — Где она может быть?

— Я не знаю, — слабо пожал плечами Аббас. — Мы очень плохо поговорили. Когда она уходила, в ее голове все было… кувырком. Она вообще была… какая-то странная. Словно пьяная, но не пьяная…

— Что это значит? — нервно переспросил я.

— Не знаю, — ответил Аббас слабеющим голосом. — Я спросил ее, почему она такая, она ответила, что когда умирает мать, а отец воскресает из мертвых, человек не может не казаться странным. Умненькая девочка, правда?

— Да, — кивнул я. — Вся в тебя. А больше она ничего не говорила?

— Нет, — помотал головой Аббас. — Разве — что-то про бабочек…

— Про бабочек? — воскликнул я. — Что она говорила про бабочек?

— А, какую-то ерунду, — дернул щекой Аббас. — Что над моей головой нет бабочек, и это значит, это я убил ее мать.

Аббас хотел засмеяться, но снова захрипел, из уголка его рта вытекла ярко-красная струйка.

— Она была под кайфом, — понял я. — Она видит бабочек, когда в ней наркота.