Дотянуться до моря

На этот ее победоносный возглас обернулись три русскоязычные пары, сидящие неподалеку, но Ива этого не заметила. Видимо, снова переживая в памяти недавнее сражение с мужем, она раскраснелась, ее глаза сверкали, пальцы, на одном из которых блестело, похоже, то самое смертоносное кольцо (кстати, мой подарок), были сжаты в кулаки. Амазонка, да и только! Красива она в этой реинкарнации древних женщин-воительниц была ослепительно. Но я смотрел на нее, как зачарованный, пораженный отнюдь не ее красотой.

Я думал о том, сколько же всего перенесла эта женщина за последнюю дюжину лет жизни с мужем, у которого всегда-то характер был не сахар, а в последнее время, судя по рассказам, превратившегося просто в монстра, чудовище, морального урода. И дело не в том, что человек свихнулся на религии или на страданиях больного родственника. Дело в стремлении, чтобы близкий человек, априори бесконечно далекий от этих тем, внезапно проникся ими, наплевал на все остальное в своей собственной жизни, и вместе с ним немедленно встал на колени на коврик и отправился в пожизненную ссылку в неведомый Эльбурган. Сравнение с женами декабристов здесь было, положим, не в пользу Ивы, но и Аббас Искеров был не Трубецкой с Муравьевым-Апостолом. Их жены до того, как в жизни их мужей случились события, перевернувшие и их собственную жизнь, испытали всю глубину счастья жизни с любимыми, заботливыми, блестящими мужьями. Ива же, похоронив за это время родителей, практически одна кормила семью, ставила на ноги сложнохарактерную дщерь, умудряясь при этом выглядеть, как звезда с обложки, и сносила все более закручивающиеся завихрения неработающего мужа, время от времени поднимавшего на нее руку. И еще: я примерял эту ситуацию на себя, потому что крыша поехать (а у Абика, я был уверен, это случилось в наипрямейшем смысле этого выражения) в наше время может у каждого. Так вот — я бы не тянул весь мир вслед за своей крышей вниз, в преисподнюю. Потому что я не такой, как Аббас. Я — лучше.

— Нужно было тебе по-настоящему уходить тогда от него и выходить за меня, — тихо, но отчетливо сказал я, делая вид, что внимательно слежу за своим собственным пальцем, которым я гонял по скатерти маленький хлебный шарик.

Ивамолчала. Еще с полминуты я манипулировал мякишевым мячиком, потом сильным щелчком отправил его далеко в полет и поднял на нее глаза. Она должна была смотреть на меня и слегка, еще тоньше, чем Джоконда, улыбаться краешками губ. А в уголках ее грустных глаз должны были серебриться слезы. Но Ива, которую я увидел, была совершено другой. Она улыбалась, но уголки ее губ были агрессивно опущены вниз, а выражение глаз было откровенно насмешливым.

— Дорогой Арсений! — начала она голосом на полтона выше своего обычного, в котором явно позвякивало раздражение. — Я правильно понимаю, что ты только что мне сказал, что я сама виновата в своей теперешней ситуации?