Дотянуться до звёзд

Каково это – если это обнаженное тело прильнет к моему? Если эти мускулы будут сокращаться ради меня, а эта кожа будет тереться о мою? Если прекрасный, покрытый испариной Уэстон будет двигаться все быстрее и быстрее, проникая в меня?

«Наконец-то».

Я расстегнула пуговицу на его джинсах, потом молнию, а его рука скользнула мне между ног, туда, где было жарко и влажно…

– Черт. Отем, подожди.

Нависнув надо мной, Уэстон на миг замер, его красивое лицо исказилось. Потом он вскочил и, тяжело дыша, быстро отошел от дивана.

Его внезапное отсутствие подействовало на меня, как ушат ледяной воды, жесткая пощечина. Я судорожно втянула в себя воздух и села, как будто до сих пор плавала в теплой, темной пещере и вдруг оказалась выброшена на свет безжалостной реальности.

– О боже, – прошептала я. Откинула от лица перепутавшиеся пряди волос и посмотрела на свое разорванное платье и голую грудь. – Что мы наделали? Что я сделала?

– Не ты, – мрачно сказал Уэстон. Резко провел пятерней по волосам. – Я. Это все я. Черт. Прости. Я пьян…

Текила все еще шумела в моей крови, но не настолько, чтобы я могла оправдать свои действия опьянением. И я прекрасно видела, что Уэстон не пьян. Когда мы посмотрели друг на друга, взгляд его глаз был ясным и острым.

– Не знаю, что только что произошло, – пробормотала я, прикрываясь разорванным платьем. – Я стала тем, кого презираю, сделала то, что поклялась никогда не делать. – Я подняла глаза на Уэстона. – Почему?..

– Почему? – переспросил он.

Я видела, что его внутренние стены, за которыми он так долго прятался, воздвигаются снова, их вновь оплетают колючие вьющиеся стебли. Неприступная преграда. И все же я пробила в ней брешь, и теперь вместо того чтобы чувствовать себя оскорбленной, я…

«Меня еще никогда так не целовали».

– Потому что я эгоист, вот почему, – сказал Уэстон. – Беру то, что мне не принадлежит. Все это моя вина.

– Нет, – возразила я и глубоко вздохнула. – Я тоже виновата и должна ответить за то, что сделала. Тут есть и моя вина. Думаю, я почувствовала себя…

– Одинокой, – подсказал Уэстон. – Тебе было одиноко. Коннор напился и вырубился накануне прощания, и все, что ты хотела ему сказать, не нашло выхода. Так что всю свою тревогу и любовь ты отдала мне.

– Накануне прощания, – пробормотала я.

«Поэтичный выбор слов».

Подозрение, которое зародилось у меня во время разговора с Коннором, вновь шевельнулось в моей одурманенной текилой голове и окрепло. Алкоголь – моя сыворотка правды. Кажется, я когда-то говорила это Уэстону.

«Уэстон?..»

Мне вновь живо представилось, как он сидит за столом и пишет, только на этот раз он отложил ручку, встал, быстро подошел ко мне, сжал мое лицо в ладонях и поцеловал…

Я закрыла лицо руками.

– О боже… Что происходит? И Коннор…

Коннор сейчас в соседней комнате, футах в пятнадцати отсюда, спит и ни о чем не подозревает. Все как тогда, когда я застала Марка с другой.

Я подняла глаза на Уэстона.

– Я ему изменила. Это полное дно. А ведь…

– Ага, но я ведь тоже его обманул, – выплюнул Уэстон. – Я, его лучший друг, предал его, потому что я чертов эгоист и не могу перестать…

– Не можешь перестать… что?

Наши взгляды встретились, и в его сине-зеленых глазах я прочла ответ.

«Не могу перестать хотеть тебя».

– Я пьян и напуган из-за отправки на фронт, – сказал Уэстон после короткого молчания. – Вот почему все это случилось. Нам не обязательно рассказывать Коннору, это лишь причинит ему боль. Он не… – Уэстон покачал головой, его злость и отвращение к себе стали почти осязаемыми. – Сейчас это не нужно, он этого не заслуживает. Это моя вина.

– Я тоже тебя целовала…

– Это моя вина, это была ошибка, мне очень жаль. Больше это не повторится.

– Уэстон.

– Это не повторится больше никогда, – сказал он, и на последнем слове его голос дрогнул. Тут крылось нечто большее, чем сожаление о предательстве друга, и мне вдруг стало страшно.

Тысячи вопросов и чувств вскипели во мне, смешанные с безумным желанием.

Я по-прежнему желала Уэстона. Однако он уже отгородился от меня высокой стеной, спрятался за ней, непреклонный, точно ледяная статуя. Прекрасный, но непоколебимый, неумолимый.

Я попыталась собрать осколки своего достоинства.

– Ты прав. Больше этого не повторится, но не тебе решать, как мне теперь поступить. Мне нужно рассказать Коннору…

– И что ты ему скажешь? Что мы по пьянке совершили ошибку? Нельзя, чтобы он ушел на войну, лишившись самого светлого пятна в своей жизни.

Я озадаченно захлопала глазами.

– Что ты имеешь в виду под «светлым пятном»?

– Тебя, – ответил Уэстон. – Ты делаешь его счастливым. Благодаря тебе он гордится, хотя до сих пор получал от родителей одно снисхождение.

Я обессиленно откинулась на спинку дивана, вспомнив, как Коннор гордился тем, что я встала на его сторону в День благодарения.

– Нельзя забрать у него это чувство, – продолжал Уэстон, – пока он держит палец на курке и принимает решения, от которых зависит жизнь или смерть. Одно колебание, одна секунда неуверенности в себе – и все будет кончено.