«Доверяй, но проверяй!» Уроки русского для Рейгана. Мои воспоминания

В понедельник настроение уже было другое. Ни о каких церквах и рынках не могло быть и речи. Они хотели говорить о политике – и особенно об ужасном состоянии советско-американских отношений. Я была напугана степенью искаженности их восприятия и уровнем подозрительности и враждебности по отношению к Соединенным Штатам. Когда они обратились к теме сбитого корейского лайнера, Журкин стал очень резким и злым, буквально одержимым в своих обвинениях Соединенных Штатов. «Мы считаем, что президент Рейган воюет с нами! Войну способна навлечь ментальность состояния войны! Мы полагаем, что он хочет уничтожить нас!» Он шипел, как кот, загнанный в угол, но продолжил в оборонительном ключе: «Мы и раньше жили в изоляции. Нам не привыкать. Нам никто не нужен!»

За этой напыщенностью я усмотрела чрезвычайную обеспокоенность и отчаяние, сопровождавшиеся стремлением найти какой-то выход, восстановить отношения, не потеряв лица. То что Рейган шесть месяцев назад назвал Советский Союз «империей зла», их очень уязвило. Снова и снова они возвращались к этому, казалось, они воспринимают каждое слово президента как изречение Евангелия, и хотя я пыталась призвать их больше обращать внимания на то, что он делает, а не на то, что говорит, меня не слышали. Я призывала их подумать о свернутом культурном обмене. «Никогда! – твердо отвечали мне. – Пока не выведут ракеты!»

Русские и особенно советские люди по своей природе конспираторы, они с легкостью пускаются на поиски сложных и злонамеренных объяснений для всего. Чуть позже на той же неделе я поняла, что далеко не только бюрократы, но и простые люди испытывают опасения в отношении намерений Рейгана. Почти все русские, которых я встречала, были шокированы и напуганы происшествием с самолетом, и все-таки они спрашивали меня: «Но зачем он два часа летел над нашей территорией?» Налицо были все более ощутимые признаки надвигающейся бури. Один опытный французский дипломат в Москве с тревогой сказал мне, что он никогда не видел «военного психоза», подобному тому, который можно было наблюдать в советских СМИ.

В тот день в Институте США я услышала, что мне не придется встретиться с Арбатовым. «Он очень занят». Это означало: он не думает, что со мной стоит встречаться, и я попробовала зайти с другой стороны. Речь шла о человеке по имени Радомир Богданов, первом заместителе Арбатова в Институте США. Мне говорили о нем чрезвычайно уважительным тоном как о человеке, обладающем немалой властью в институте и за его пределами. Первого зама в Советском Союзе тех дней обычно надлежало знать, потому что от него зависело течение дел, в организации он часто представлял КГБ. В то время КГБ насчитывал 750 тысяч членов. Он являлся настоящим теневым правительством, у которого были свои государственные деятели и дипломаты, журналисты, солдаты, актеры, священники, янычары, женщины-чистильщицы и убийцы. Ни одна организация в Советском Союзе не была вне его наблюдения и контроля. Тай Кобб поведал мне, что Богданов обладает реальной властью. По слухам, он был генералом КГБ, отвечавшим за все операции комитета в Индии. Кое-кто в нашем посольстве считал Богданова одним из высших чинов в ГРУ (военная разведка). Кем бы он ни был, он обладал властью и связями на самом верху. Мой друг, выдающийся гарвардский профессор Адам Улам, потом говорил мне, что однажды встретился с ним на международной конференции в Европе и проникся к нему уважением за высокий уровень компетентности. Как мне сказали, Богданову никогда не разрешали приезжать в Соединенные Штаты, и этот факт подтверждал слухи. Тай сообщил, что мне следует попытаться познакомиться с ним, если такая возможность представится.

Итак, во время моей второй встречи с Бережковым и Журкиным я попросила встречи с Богдановым, но мне ответили, что это невозможно. Он тоже был «очень занят». И вдруг меня осенило. Я воспользовалась шансом и настойчиво попросила о встрече с ним еще раз: «Но у меня для него сообщение от полковника Кобба». Это возымело действие, и вскоре мне сказали, что Богданов совсем не занят, и провели к нему в приемную, а затем пригласили в кабинет.

Ему было за пятьдесят. Коренастый лысеющий темноволосый мужчина выглядел крепко скроенным, как танк. В отличие от большинства советcких чиновников, всегда принимающих иностранных посетителей в торжественной официальной обстановке, будучи отделенными от посетителя «железным занавесом» из бутылок с минералкой, Богданов сидел за своим столом без галстука и в рубашке с коротким рукавом, окруженный сугробами из бумаг.

Его ищущие глаза властно, но спокойно остановились на мне. Было видно, что он человек, в силу своего положения привыкший к почтению. С улыбкой, которую, можно было счесть приветливой, я сказала:

– Полковник Кобб шлет вам свои наилучшие пожелания и надеется увидеть вас на конференции в Вене.

– Это все? – спросил он, словно не веря, что кто-то может надеяться отнять у него время для такого тривиального сообщения.

– Да, – ответила я, – это все, что он мне сказал.