Доверие

Иногда Хейнц брал Ганса в домик на садовом участке Бернгарда.

Бернгард и Вебер, убедившись, что на Ганса можно положиться, приказали парнишке делать все, что ему скажет Хейнц.

Хейнц Кёлер уселся, вытянув ноги, на пол и закурил сигарету. С минуту на минуту должен был прийти Улих или кто-то другой с поручением от Вебера — так они условились.

Но посланный задержался.

А в мастерскую из цеха неожиданно вошел Гербер Петух. Он тяжело дышал. Лицо его пылало под стать волосам, резко контрастируя с белизной глазных яблок, как всегда, если Гербер сильно волновался.

Утром, когда он пришел на завод, произошло следующее. Братья Петцольд, Клаус и Хорст, два нахальных парня, буяны и болтуны, но благодаря силе и безупречной работе бывшие на хорошем счету у Гербера, загородили ему дорогу, заявив, что пальцем не шевельнут, если им сию же минуту не сообщат, что происходит в Берлине.

Овладев собой и весь подобравшись, Гербер ответил, что последние известия и экстренные сообщения передаются по заводскому радио в определенное время, а сейчас начало смены. Поэтому он и все другие считают, что за болтовней и так потеряны драгоценные минуты.

В глубине души он был уверен, что рабочие его цеха пойдут за ним. Но тут его пронзила мысль: оба Петцольда тоже ведь из моего цеха, я был уверен, что они не изменят мне.

Он чуть повернулся, и этого было достаточно, чтобы лучший его рабочий Меллендорф взялся за работу и сосед его тоже. Но Хорст Петцольд снова преградил Герберу дорогу.

— Нет! — крикнул он. — Сперва мы должны все узнать.

Тогда Гербер тихим, но решительным голосом заявил:

— Либо начинай, либо убирайся.

Он поднял руки, и Хорст Петцольд непроизвольно отпрянул, избегая его рук, жестких и гибких, как стальные прутья.

Несколько человек подбежали к ним.

— А ну, Петцольды, успокойтесь.

Гербер яростно принялся за работу. Сердце у него ныло. Он ведь был так уверен в своих людях. Петцольдов, правда, утихомирили, да они и сами бы утихомирились, но доверие его уже дало трещину.

Зайдя в мастерскую, Гербер спокойным тоном обратился к Хейнцу Кёлеру:

— Что это ты делаешь?

— Ты же видишь, Гербер, мы бастуем, — не менее спокойно ответил Хейнц.

Он не встал, только поднял голову. Рабочий день еще не смял его красивого, нахального, хотя и удрученного сейчас лица. Гербер вновь взял себя в руки. Оба взяли себя в руки.

— А почему? — спросил Гербер. И добавил, так как Хейнц не сразу ответил: — Я не понимаю тебя. Да встань же.

Хейнц послушался, но сам на себя за это разозлился. Он сделал глубокую затяжку, чтобы как-то оправдать свое послушание. Сигарету изо рта он не вынул.

— Ты прекрасно знаешь почему, — тихо, со злостью ответил он. — Я ведь хороший товарищ, верно?

— Вот как? Не знал, — бросил Гербер. — Что-то ты в этом не очень уверен.

Хейнца взорвало:

— Разве это жизнь, сумасшедшая гонка какая-то, час за часом, день за днем, месяц за месяцем. Мы называем вещи своими именами: потогонная система. А вы придумываете разные красивые слова. Технически обоснованные нормы. Планирование. Бережливость. Мы бастуем, потому что называем это эксплуатацией. Это наше право, и я не предам товарищей.

Гербер внимательно посмотрел на паренька. Он понимал, что с ним происходит: я не предам товарищей. Все случившееся — испытание для меня, хотя я и уважаю тебя, Гербер, знаю, что ты пережил. Знаю, что ты перебежал фронт. Что вся твоя семья погибла под развалинами, а ты вернулся, надеялся опять наладить жизнь… Все я знаю, не забыл, как ты сразу понял, что мне нужно время и для себя, что я хочу учиться. Я ничего не забыл. Но теперь от нас потребовали так много, что я не сдал экзамена. Один наш парень не смог уплатить долги, другой все еще драный как пугало разгуливает. Для меня всего важнее был экзамен. Нормы нас доконали. Обычно, когда ты, Гербер, мне толковал о чем-то, я крепко задумывался. Ты меня не раз вокруг пальца обводил. Но теперь я этого не позволю. Сегодня я держу испытание на верность своим товарищам. Ты же видишь. Я остаюсь им верен. Штрейкбрехера ты из меня не сделаешь…

У Гербера дернулась рука, Хейнц съежился.