Доверие

Рихард подумал: Бернгард, которого нам пришлось арестовать, его друг. Но Хейнер в тот злосчастный день не попадался на глаза Рихарду. Рихард с ним нигде не столкнулся. А сегодня они, как-никак, похоронили его жену Эллу.

— По делу Бернгарда, твоего друга, — сказал он, — ведется следствие, но к тебе оно отношения не имеет. Если ты на это намекаешь.

Хейнер ничего не ответил. Он еще раз налил Рихарду. Остаток допил сам.

— Я бы, Хейнер, — помолчав, сказал Рихард, — не исключил тебя за то, за что тебя в свое время исключил Фогт.

При неожиданном обороте, который принял их разговор, Хейнер поднял голову. Рихард продолжал:

— Я сам лишь недавно узнал обстоятельства твоего дела. Хотя теперь и не время об этом говорить.

— Да, — сказал Хейнер, — теперь не время об этом говорить. — И добавил уже другим тоном, с чуть просветлевшим лицом: — Во всяком случае, ты молодец, Рихард, что пришел ко мне. А спать уж мне придется одному.

Рихард хотел было предложить ему пойти к ним или к Герберу. Но вспомнил, что у Хейнера есть брат и другие родственники.

Хейнер поднялся проводить Рихарда.

Рихард притворил было за собой дверь, но Хейнер вдруг крикнул:

— Эй, Рихард Хаген, вернись, присядь еще на секунду.

Рихард снова сел за письменный стол. Бутылка была пуста, Хейнер крутил рюмку между ладонями. Уже наступил вечер. Но Хейнер не торопился включать электричество. Из чужого окна в кухню падал слабый свет.

— Бернгарда вы арестовали, — сказал Хейнер, — это так. И Хейнца Кёлера, молодого парнишку, он у Гербера в мастерской работал.

Он помолчал. Рихард дожидался.

— Штрукс утверждает, — продолжал Хейнер, — что его сбил с ног Хейнц Кёлер.

Рихард сидел в темноте, свет из чужой кухни падал только на лицо Хейнера, не мрачное, не злобное, скорее доверчивое и печальное.

— Он будто бы сам видел и не мог ошибиться. Но это не так. Хейнца Кёлера взяли ни за что ни про что. Он и парнишка-то тощий, хлипкий. Штрукс, видно, совсем ума решился, если такое говорит. Я сбил его с ног. Мне достаточно раз кулаком ударить, чтобы свалить такого, как Штрукс. Теперь тебе, Хаген, ничего не остается — уж такая твоя должность на заводе, — как живо заявить о том, что я тебе сказал.

— Верно, Хейнер.

— Я понимаю, иначе ведь и Хейнца Кёлера не выпустят.

Оба замолчали. Первым опять поднялся Хейнер. Рихард уже одной ногой был на лестнице, но еще не затворил за собой дверь. И снова вернулся, прошел мимо Хейнера к столу. Хейнер невольно последовал за ним.

— Ты сам, Хейнер, пойдешь завтра в полицию, пойми, так будет лучше для меня и для тебя. Не только потому, что мне не придется заявлять о тебе. Явиться с повинной, легче отделаешься.

Хейнер задумался. Наконец он сказал:

— Что ж. Лучше, чтобы ты не заявлял обо мне, именно ты, я, может, верно, легче отделаюсь… и Хейнц тоже, — добавил он. — Парень-то еще молодой. Жизнь ему это исковеркает.

— Да, конечно.

Когда Рихард уходил, Хейнер сказал ему вслед:

— Значит, на работу я завтра все-таки не выйду. Полиция меня, конечно же, задержит.

Рихард остановился на пороге:

— Я тебя из виду не выпущу, будь спокоен.

— Знаю, — ответил Хейнер, — ты никого не выпускаешь из виду.

3

Роберт Лозе не очень удивился, когда воскресным утром у его дома остановилась машина Томса. Томс не впервые приезжал к нему в гости.

Роберт с Леной и Эльзой жил в маленьком желтом домике в поселке Вильдхаген. Жители поселка работали на заводе имени Фите Шульце. Завод наподобие крепости высился среди равнины, в получасе езды от Вильдхагена. Между заводом и поселком постепенно пролегла луговая дорога.

Но деревня Вильдхаген издавна стояла между лесом и степью. Ее древняя маленькая церквушка была сложена из бута, на кладбище лежали жертвы Тридцатилетней войны.

Крестьяне отнеслись подозрительно, даже с неприязнью к нежданно возникшему по соседству поселку с пестрыми домиками, с ворчливым, крикливым рабочим людом, собравшимся сюда из шумных городов со всех концов страны, не привыкшему к тишине и просторам туманного, безмолвного края. Резкий голосок Эльзы, истинной дочери Коссина, поначалу выделялся даже среди неуемного шума и гама. Она горланила и свистела, немало гордясь этим.

Однажды ее класс отправился на экскурсию к морю. Но Эльзу едва не оставили дома. Незадолго до того она как-то по-особенному гикнула, чем и рассмешила весь класс. В наказание ее не хотели брать с собою.

Учительница у них была молодая и веселая, с красивым голосом. При каждом удобном случае она пела песни с детьми, и не только песни о великих людях, не только те, что печатались в хрестоматиях, но и песни о разных событиях в жизни, о лесе и реках, о труде, о горе и радости.

У Эльзы не было певческого голоса. Она завидовала детям, что хорошо пели, на радость учительнице. Ибо в глубине души Эльза любила свою учительницу. Ей очень хотелось чем-нибудь отличиться перед нею. Она гикнула что было сил. И вот, пожалуйста, наказание!