Доверие

— Это нетрудно будет сделать, — отвечал Бенет. Он был несколько удивлен, весело удивлен этим вопросом. Ибо Бартон сказал ему, что Берндту можно спокойно показывать Питтсбург; они не собираются предоставлять ему работу на здешнем заводе.

Дора уже писала Берндту: «Как ты думаешь, когда закончится твоя работа?» Разлука с Берндтом давалась ей тяжелее, чем прощание. Берндт ей ответил: «Я даже еще не приступил к работе».

Он не часто писал домой. И писал холодно, по обязанности. Старался не думать о Доре, так как боль, которую ему причиняли эти мысли, грозила стать нестерпимой. Все, что касалось его прошлой жизни, он сознательно от себя отталкивал. Не потому, что теперь не одобрял ее, а потому, что не мог сопоставить, не мог даже сравнить ее со своей нынешней жизнью.

Бартоны пригласили к себе также и Бенета с его жизнерадостной женой. Разговор вскоре зашел об их прошлой служебной поездке в Бразилию.

— Начинать на пустом месте, что может быть лучше для человека, не боящегося ответственности? — сказал Бартон.

— Я бы хоть сейчас опять туда поехал, — воскликнул Бенет. Он, правда, знал, какое предложение будет вскоре сделано Берндту, но о письме Уилкокса Бартону не подозревал. Берндт вмешался в разговор.

— О, я вполне это понимаю! Так же было и со мной после войны. Новая, очень трудная работа. Большая ответственность.

Что за сравнение, подумал Бартон, Уилкокс, безусловно, прав. В своем письме Уилкокс высказывал пожелание: хорошо бы спровадить Берндта подальше, на какое-нибудь новое предприятие вне Соединенных Штатов, в Монтеррей например.

2

После выпуска металла Рихард Хаген пошел к литейщикам. Как зачарованный смотрел он на расплавленный металл, разливающийся по изложницам. Он хотел воспользоваться кратким перерывом в работе и кое с кем поговорить, в первую очередь с Хейнером Шанцем, и поэтому непроизвольно на него поглядывал.

Хейнер с присущим ему мрачным спокойствием, обусловленным не столько работой, сколько его натурой, дожидался момента, когда поток стали остановится. Но краску на его лицо и грудь нагонял не жар металла: Хейнера пожирала внутренняя тревога, которую ему приходилось неустанно подавлять в себе, так что сказывалась она разве что в осторожном и точном движении поднятой руки. Ему показалось, что сталь полилась на секунду позже, и он застонал. В Хейнере то и дело сталкивались разные душевные движения и чувства, причем одни тотчас же вытесняли другие.

Рихард обратился к Хейнеру, потому что тот первый попался ему на глаза. Он знал: у литейщиков происходит что-то неладное. У печей закладывали шихту, те, что были здесь, в этом не участвовали.

Что это Рихарду Хагену вдруг от меня понадобилось? — думал Хейнер. — Подлизаться ко мне захотел? Видит, что все идет вкривь и вкось, значит, надо, чтобы кто-то это распрямил. Меня, думает он, можно умаслить.

Полтора года с волнением дожидался Хейнер Шанц, чтобы Хаген, секретарь партийной организации, преемник Фогта, позвал его к себе. Элла, чувствуя, как мучительно для него это ожидание, уговаривала его: «Фогту внезапно пришлось сняться с места. Для него это тоже был не пустяк. Сходи-ка сам к Рихарду Хагену, с ним говорить можно!» — «И не подумаю, — отвечал Хейнер. — Хочет, пусть позовет. Я перед ним подхалимничать не собираюсь. Мне на него наплевать! Не вхож я к ним, что ж, пусть так и остается».

Элла ничего ему на это не отвечала. Разве годы не прошли с тех пор, как Хейнер поведал ей о своем горе, и вправду разрывавшем ему сердце? И какие тяжелые это были годы! Конечно, они уже отошли в прошлое. В гитлеровские времена Хейнер долго сидел. Потом воевал в дивизии 999. После войны в пивной в американском секторе с ним разговорился какой-то тип. Странным образом, он все знал о Хейнере. Дело в том, что в лагере в руки американцев попала записная книжка — они там накопили целую груду этих книжонок. Какой-то фельдфебель записал в ней, что ему будто бы говорил Хейнер, имена, которые тот называл, разговоры, которые вел с ним. Хейнер же ни одного имени не называл, просто нес какую-то чепуху. Его собеседник в пивной решил: если человек однажды размяк, он размякнет и вторично. Но Хейнер избил вербовщика.

После этого случая он долго ходил как в воду опущенный, покуда Элла не заставила его выложить, что у него на сердце, сначала ей, а потом и Фогту. Она чувствовала, что он не примирится с исключением из партии. Многие тогда вступали в партию, чтобы выслужиться. Но Хейнер в отличие от них был гордым и честным человеком. Фогт отнесся к нему сурово. Постановление есть постановление. Хейнер Шанц не имел права пускаться в разговоры с фельдфебелем. Пусть он не назвал ни одного имени, а порол какую-то чушь, все равно, права на это он не имел. Даже под страхом смерти. Именно он, Хейнер Шанц.

После того как Хейнера исключили из партии — очень быстро, согласно тогдашней практике, — его брат Гюнтер, разочаровавшись в нем, от него отвернулся. Только Элла по-прежнему была ему предана и вскоре стала его женой.