Доверие

В сердце Томаса зияла пустота, он ровно ничего не чувствовал, когда шел за вахмистром, вернее, когда тот вел его. Ему было ясно, с первой минуты ясно, что сопротивляться бессмысленно, да и причин на то у него не было; что-то необратимое происходит с ним, пока что без всякого насилия, но, возможно, уже через секунду насильственно, и он не сможет этому противостоять. Томас это чувствовал в своем бесчувствии. Все как прежде. Ему уже довелось испытать подобное. Ребенком? Да. И не в Грейльсгейме, а когда его только везли туда. И еще раньше, раньше и гораздо сильнее, когда из где-то бывшего у него, теперь вовсе позабытого, но в ту пору безопасного уголка, может быть под кровом матери, которую он почти не помнил, хищная птица унесла его к себе в гнездо, и там на него уставились полные ненависти глаза и злобные клювы…

В судебном зале, куда привели Томаса, его встретили взгляды, отнюдь не исполненные ненависти. В них — это он заметил, хотя в его оцепенелой бесчувственности все лица поначалу сливались воедино, — читалось внимание и серьезность. Бдительные, испытующие взоры были устремлены на него из-за большого судейского стола, но он, испытуемый, был как в полусне и не мог достойно на них ответить, не мог и себе дать отчет: почему так тревожно бьется его сердце. Он вдруг очутился на свидетельском месте перед большим столом, совершенно один. Чувства его были все так же притуплены, пробудился лишь какой-то участок сознания, когда голос, не суровый и не добрый, только отчетливый, велел ему назвать свое имя, возраст, местожительство и место работы. Сердце его стало биться спокойнее. Он подумал: у вас же давно записано то, о чем вы меня спрашиваете.

Затем последовал вопрос:

— Где вы познакомились с фрейлейн Эрной Менцель?

Он собрался было ответить: я такой не знаю, но председательствующий добавил:

— Среди знакомых известной под именем Пими.

— Я знаю ее по сиротскому приюту, нет, по детскому дому, нет… — Томас исправился и усилием воли взял себя в руки, заметив, что людям за судейским столом его исправления не понравились. — После войны, когда меня опять привезли в грейльсгеймский детский дом, я очень боялся. Я считал, меня водворяют обратно в фашистский сиротский приют. Меня ведь там ужасно мучили, черт знает как со мной обращались, потому что мой отец был против Гитлера и тогда еще сидел в тюрьме, и все это значилось в моих бумагах. В те времена у каждого в бумагах стояли все подробности его жизни, и потому, когда меня привезли обратно, я вскоре снова удрал — из страха и оттого, что не знал, что это совсем не прежний приют. Я был еще слишком глуп, чтобы это понимать. Вот я и попал в банду. Такие банды всюду расплодились тогда. И Пими тоже была в ней.

Женский голос — в нем звучали добрые нотки, и это заставило Томаса недоверчиво насторожиться, ибо они относились не столько к нему, сколько к общему плачевному состоянию в мире, — произнес:

— Как же вы жили в этой банде, сразу после войны? Голодали, наверно?

— Конечно. Часто. И еще как, — ответил Томас.

— А где вы раздобывали хоть какую-нибудь еду?

— Воровали.

— Были вы пойманы с поличным?

— Нет, покуда я в этом участвовал, — непроизвольно отвечал Томас, и хитрая улыбка промелькнула на его губах. Он добавил, хотя никто его больше не спрашивал: — У нас был ловкий вожак. — И тут же подумал: что это я несу? Они отбросили меня во времена, из которых я давно выбрался.

Головы сидевших за столом сблизились, о чем шептались судьи, он не слышал. Смотрел, какое выражение залегло в уголках их губ — насмешливое? Презрительное?

Все это давно миновало, думал Томас. Я бы совсем позабыл о прошлом, если бы вы его не разворошили. Благожелательный женский голос снова спросил:

— Эрна Менцель тоже принимала участие в кражах?

— Пими? — Томас помедлил с ответом, как бы не подвести ее задним числом; тут ведь ничего не знаешь.

— Да, вероятно. Ее и тогда уже называли Пими.

— Случалось, что и принимала, — отвечал Томас.

— Эрна Менцель! — раздался другой, суровый голос. — Вы слышали показания Томаса Хельгера? Вы уже тогда занимались воровством?

Томас вздрогнул. Он услышал голос Пими, писклявый, слегка вызывающий:

— Занималась, как все, как и он.

— Да, но позднее Томас Хельгер пошел учиться, стал другим человеком, вы же, Эрна Менцель, несмотря на попечение нашего государства, старавшегося вас перевоспитать, после того как вы уже однажды были задержаны работниками отдела социального обеспечения, а потом и полицией, продолжали оставлять без внимания любую помощь, любое поучение. Вы сознательно уклонялись от трудоустройства. В прошлом году вы были досрочно выпущены из тюрьмы с испытательным сроком, но опять грубо злоупотребили доверием, которое мы и на сей раз вам оказали. Вы запятнали неоднократным воровством в магазинах Западного Берлина достоинство нашего государства, гражданкой которого вы являетесь.