Доверие (СИ)

— Постой-постой! — всё-таки требует Лука, растерев лицо ладонями и зачесав волосы пальцами назад. — Хочешь сказать, что все мои способности со временем, так или иначе, должны были раскрыться и не нуждались в стимуляции?

О том, что перед ним может быть не призрак отца, Лука уже как-то даже подзабыл. Или, вернее сказать, подзабил. Может дать информацию? Отлично. Настроен вроде бы положительно. Вообще прекрасно. А то, что может что-то сделать… Так всё равно же сделает, если захочет. Но об этом Лука решает подумать как-нибудь позже.

— Какой стимуляции? — два голоса в унисон. Так что впору бы напрячься и обругать себя за длинный язык, но вместо этого Лука предпочитает проскочить мимо, словно и не было вопроса. Тем более что есть темы куда как интересней.

— Так почему тебя могут видеть и щупать все? В смысле, — оборачивается Лука к Тихону. — Ты говоришь, что домовой. Но домовой — это дух дома, а не нечто материальное.

— Потому что ты, будучи ребенком, поделился с ним своей кровью. Побратимами вы не стали, конечно, это было одностороннее, но…

— Твоя кровь позволила мне подняться на порядок выше простого домашнего духа и получить материальную оболочку.

На Луку, словно ушат холодной воды окатили, а воображение тут же рисует картинку, как его, подобно вампиру, кусает маленький бесплотный дух. Как только ума хватило предложить.

— Ты был щедрым ребенком, — с легкой улыбкой замечает призрак отца.

«И безрассудным», — заканчивает Лука, однако вслух этого так и не произносит. Зато цепляется за другой требующий ответа вопрос.

— А с местом появления что? Почему не дом, а база? Ты же домовой дух.

— У тебя на шее подаренный мной амулет, — отзывается призрак отца вместо домового и, когда Лука невольно тянется, нащупывая подвеску через футболку, продолжает: — На него была сделана привязка Тихона. Чтобы он мог быть всегда рядом и оберегать. Вы с твоей матерью были для меня единственными дорогими существами в этом мире. И если Аня была взрослой самостоятельной женщиной, то ты — ребенком.

Внезапно внутри вспыхивает, словно напалм, расцветая огненным цветком, обида и боль. Если бы амулет был на матери, если бы только…

— Мать могла бы быть жива отдай ты его ей, а не мне! — кресло скрипит, откатываясь в сторону, когда Лука встает. — Ты сам мог бы быть до сих пор жив!

У него могла быть полная семья. Ни отчима, ни базы, ни чёртовой боли потерь! А всего-то надо было сделать их несколько или оставить себе, в тот чёртов день, когда заснул за рулём.

— Тихон не ангел-хранитель, Лука, а простой домовой.

— Я не могу уберечь от смерти.

— Ты мог его разбудить или нашептать матери, чтобы она пошла другой дорогой! — сердце бешено колотится в груди. Он думал, что смирился, что пережил случившееся в прошлом, но оказывается, оно всё это время только тлело чёрным обуглившийся угольком где-то глубоко внутри.

Глаза щиплет, но Лука старается этого не замечать. Обвиняет не адский коктейль из пережитых и снова вспыхнувших чувств, а злость и недовольство чужим бездействием.

— Она бы меня не услышала, — пушистый хвост ходит из стороны в сторону, выражая недовольство его хозяина. Уши прижаты, но при этом Тихон выглядит скорее виноватым, чем злым или рассерженным. — Она была простым человеком.

— А отец⁈

— Не авария, так камень на голову, — отзывается призрак и, оттого каким спокойным тоном это сказано, у Луки, словно что-то внутри взрывается. Хочется наорать, а не просто повысить голос, выплеснуть давнюю обиду за то, что оставили, за то, что бросили.

— Фаталист хренов!

Из комнаты Лука вылетает, словно вырвавшаяся на свободу пробка. Уворачивается в последний момент от поднявшегося, будто в попытке остановить, призрака. Ожидает прикосновения, только, вместо холодного призрачного захвата на запястье, слышит вслед бесцветное: «У меня было время подумать и смириться».

У него оно тоже было, да что-то как-то, оказывается, не помогло.

* * *

Сидя на кухне, обнимая ладонями кружку горячего чая и мелко подрагивая, Лука понимает, что повёл себя как истеричка. Мёртвые и не имеющие тела призраки наверняка иначе смотрят на подобные вещи. Привыкают или успокаиваются. Лука не знает, как именно, но кипи в отце злость или что-то подобное, и он наверняка стал бы каким-нибудь полтергейстом.

«А стал домашним аналогом Каспера».

Стоит пойти и извиниться, но Луке стыдно даже возвращаться. Погорячился, взорвался.

Лука отпивает из кружки маленький глоток и продолжает смотреть в пустой коридор. Никто за ним не пошёл. Оставили одного остывать, за что он им благодарен. Возможность подумать в тишине многого стоит. Хотя, думать-то особо не о чём. Только перевариться в котле собственных эмоций и признать логичность чужих заявлений. Мать бы не услышала, отец бы всё равно когда-нибудь умер.

«Когда-нибудь — это не тогда…»

И было бы у них ещё хоть немного времени вместе. Мать бы не плакала в пустой комнате. Он бы сам…