Довлатов

Оглядываясь на долгие годы — почти четверть века, — прожитые «в окрестностях Довлатова», я нахожу удивительное сходство его характера с характером литературного идола нашей юности Эрнеста Хемингуэя. На старости лет многие мои сверстники при упоминании этого имени делают пренебрежительные гримасы. Оказывается, мы его «переросли». Но в начале шестидесятых, когда Хемингуэя начали публиковать в Советском Союзе, мы словно захлебнулись от свежего ветра, ворвавшегося в затхлый раствор советской пробирки. Фотографии бородатого «папы Хэма» в рубахе à la рыболовная сеть висели у нас над столами. Замечательный писатель, супермен, путешественник, отважный воин, не раз глядевший не мигая в пустые глаза смерти, будоражил наше воображение. Разговаривали мы друг с другом хемингуэевским телеграфным стилем: короткие фразы, загадочный подтекст, который Довлатов называл «великой силой недосказанного». А слова «коррида», «сафари», «розадо», «Килиманджаро» звучали как заклинание.

(Штерн Л. Довлатов — добрый мой приятель. СПб., 2005. С. 320, 130–131)

1960 год. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема — одиночество.

Неизменный антураж — вечеринка. Вот примерный образчик фактуры:

«— А ты славный малый!

— Правда?

— Да, ты славный малый!

— Я разный.

— Нет, ты славный малый. Просто замечательный.

— Ты меня любишь?

— Нет…»

Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий…

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

С детства я любил американскую прозу. За демократизм и отсутствие сословных барьеров. За великую силу недосказанности. За юмор. За сочувствие ходу жизни в целом. За внятные и достижимые нравственные ориентиры.

Еще раньше я полюбил американские трофейные фильмы. За ощущение тождества усилий и результата. За идею превосходящего меньшинства. За гениальное однообразие четко вылепленных моделей.

Затем я полюбил джаз шестидесятых годов, сдержанный и надломленный. Полюбил его за непосредственность. За убедительное, чуждое ханжеству, возрождение соборных переживаний. За прозорливость к шансам гадкого утенка. За глубокий, выстраданный оптимизм…

(Сергей Довлатов. Как издаваться на Западе? // Сухих И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 1996. С. 362)

Ирина Балай:

Казалось бы, тогда у нас не было никакой литературы о зарубежной музыке и интернета, но мы о джазе знали все. Любой приемник, который попадался к нам в руки, мы тут же настраивали на американскую радиостанцию, играющую джаз, и могли слушать эту музыку с утра до ночи. Мы любили и Оскара Питерсона, и Дэвида Бубока, и Дюка Эллингтона, и Фрэнка Синатру. Сережа прекрасно во всем этом ориентировался. Спросите сейчас кого-нибудь об этих джазистах — вам не расскажут того, о чем знал Сережа. Помню, в то время Сережа учил меня играть на гитаре. Сам он, правда, дальше трех аккордов не продвинулся, так что уже через три дня я умела то же самое, что и он. Он всегда играл только американскую музыку и пел американские песни, особенно ему нравилась песня Луи Армстронга «Когда святые маршируют» («When the Saints Go Marching In»).

Людмила Штерн:

В юности он бредил Америкой. Как и вся наша компания, восторгался американской литературой, американским джазом, американскими вестернами, американским постэкспрессионизмом и… американскими детективами, хотя впоследствии утверждал, что не любит этот жанр. Сергей посмеивался над своим, как любили тогда писать в газетах, «преклонением перед Западом» и, чтобы продемонстрировать ироническое отношение к себе и к предмету поклонения, сочинил пародию на шпионский роман — сентиментальный мини-детектив «Ослик должен быть худым». Это прелестный, смешной фарс, написанный с довлатовской наблюдательностью и строгим соблюдением правдивых деталей на общем фоне полного абсурда.

(Штерн Л. Довлатов — добрый мой приятель. СПб., 2005. С. 87–88)

Ася Пекуровская: