Довлатов

Тому было несколько причин. Традиционно издательства отдавали приоритет тем, кто уже состоял в Союзе писателей. Эти авторы работали в соответствии с ежегодными тематическими планами, которые издательства получали от вышестоящих структур. Планы эти указывали идеологическую направленность предполагаемых к выпуску произведений. Рассказ стороннего автора, не соответствующий этим планам, мог быть напечатан, но только если он не содержал ни малейшего идеологического или эстетического изъяна. Авторы, за которыми числилось (хотя бы по слухам) неблаговидное поведение, автоматически попадали в зону особо пристального внимания цензоров. Произведение, принятое издательством или редакцией журнала к рассмотрению, рецензировалось профессиональными писателями и критиками, а затем попадало к редактору, у которого были самые широкие полномочия для внесения в текст всевозможных изменений. Далее, все тексты проходили Горлит — собственно цензуру. Ситуация усугублялась тем, что издавать что-либо за свой счет (даже под контролем государства) было категорически запрещено ^[1].

Коллеги-литераторы, которые были хотя бы на несколько лет старше Довлатова, оказались в гораздо более выгодном положении, чем он. Суд над Иосифом Бродским вызвал такой резонанс, что КГБ и Союз писателей на какое-то время снизили барьер для вступления в официальную литературу. В первой половине шестидесятых большинство довлатовских знакомых сумели профессионализироваться. Если бы Довлатов не ушел на три года в армию, он бы мог успеть проскочить, но теперь ситуация оказывается практически безнадежной. Между тем путь старших братьев страшно заманчив, и Сергей потратит еще много лет в тщетных попытках войти в советскую литературу с парадного входа.

Роковой поворот в жизни Сергея Довлатова случился 30 января 1968 года. В этот день в Доме писателей проходит многолюдный Вечер творческой молодежи Ленинграда, на котором выступили Иосиф Бродский, Владимир Марамзин, Владимир Уфлянд, Валерий Попов, Яков Гордин, Борис Вахтин и другие литераторы. Довлатов еще не понимал, что после этого события путь в ленинградское отделение Союза писателей для него окончательно закроется.

Глава 3 1965–1972

Действующие лица:

Борис Борисович Рохлин, писатель

Елена Давидовна Довлатова, вдова Сергея Довлатова

Михаил Борисович Рогинский, журналист

Дмитрий Николаевич Дмитриев, школьный друг Сергея Довлатова

Василий Александрович Воронцов, фотограф, в 1960-е гг. — фотокорреспондент газеты «За кадры верфям»

Леонид Иосифович Копыловский, архитектор

Владимир Иосифович Уфлянд, поэт и художник

Иосиф Александрович Бродский, поэт

Лев Лосев, поэт

Анатолий Генрихович Найман, поэт

Яков Аркадьевич Гордин, писатель

Людмила Яковлевна Штерн, писатель

Валерий Георгиевич Попов, писатель

Евгений Борисович Рейн, поэт

Андрей Юрьевич Арьев, писатель

Валерий Михайлович Воскобойников, писатель

Станислав Сергеевич Гусев, последний секретарь В. Ф. Пановой

Марина Юрьевна Вахтина, внучка В. Ф. Пановой

Николай Борисович Вахтин, внук В. Ф. Пановой

Любовь Вульфовна Инфантьева, внучка В. Ф. Пановой

Елена Константиновна Клепикова, писатель

Я встретился с бывшими приятелями. Общаться нам стало трудно. Возник какой-то психологический барьер. Друзья кончали университет, серьезно занимались филологией. Подхваченные теплым ветром начала шестидесятых годов, они интеллектуально расцвели, а я безнадежно отстал. Я напоминал фронтовика, который вернулся и обнаружил, что его тыловые друзья преуспели. Мои ордена позвякивали, как шутовские бубенцы.

Я побывал на студенческих вечеринках. Рассказывал кошмарные лагерные истории. Меня деликатно слушали и возвращались к актуальным филологическим темам: Пруст, Берроуз, Набоков…

(Сергей Довлатов, «Ремесло»)

Борис Рохлин:

Изгнание из университета, служба в охране лагерей для уголовников могли бы сломать любого. У него же это обернулось прекрасной прозой. Но ощущение выброшенности из жизни, своего «отставания», «аутсайдерства» было, насколько я знаю, в те времена ему присуще.

Однажды, после возвращения Сергея в Ленинград, ко мне зашел приятель и сообщил, что Довлатов сидит дома, никуда не выходит и всех ненавидит. Последнее больше говорит о нашем общем приятеле, чем о Сергее. На что на что, а на ненависть он не был способен. Правда, было, пожалуй, и затворничество, и ощущение безвозвратно утраченного времени. Но здесь на помощь пришло творчество.