Довлатов — добрый мой приятель

— Что Вы, Люда, носитесь со своим провинциальным, полуграмотным Kочурой из Красножопинска, как дурень с писаною торбою, — сказал Сергей Донатович с досадой, потому что действительно начинал уже сердиться.

— Во-первых, его фамилия не Кочура, а Качурин, а во-вторых, он из Челябинска. И там живут очень талантливые люди.

— Ну, уморили. Вы понимаете в литературе, как свинья в апельсинах.

— Зачем же вы тогда тычите свинье в нос свою писанину?

— Найман сказал, что это гениально.

— Найман слова такого не знает. Это мог сказать только Рейн, и он добряк — он отзывается так о любой макулатуре.

— Рейн и сказал, и уж наверное, не без оснований. А то какого-то Качуру вытащила из нафталина.

— Он на три года моложе вас, а вы ведете себя, как сноб, то есть настоящий гусак.

— Что вы такое сказали, Люда Штерн?

— Я сказала, что вы похожи на гусака, Сергей Довлатов!

— Как же вы смели, сударыня, позабыв приличие и уважение к моей выдающейся наружности, обесчестить меня таким поносным именем?

— Что же тут поносного? Да что вы, в самом деле, так размахались своими ручонками, Сергей Донатович? И что это в вашей наружности такого выдающегося? Вы, сударь, чистой воды, гуталин (так Бродский называл бывшего товарища Сталина).

— Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусаком и гуталином?

— Начхать вам на голову, Довлатов! Что это вы так раскудахтались? Вы, может быть, Качуре в подметки не годитесь!

Поскольку оскорбления на «вы» звучали недостаточно убедительно, весной 1968 года, полгода спустя после знакомства, мы перешли на «ты».

Отношение Довлатова ко мне являло собой клубок противоречивых эмоций, среди которых поочередно преобладали то положительные, то отрицательные.

Среди положительных:

1. Довлатов «держал меня» за лакмусовую бумажку. Он полагал, что если рассказ мне понравился, он удался. А мне, как я уже упоминала, нравилась каждая его строчка.

2. Он был убежден, что мое присутствие в его жизни обеспечит ему литературную удачу. В идеальном варианте, мне полагалось бы висеть на шнурке у него на шее в качестве талисмана. Но ввиду неисполнимости этого варианта я должна выйти за него замуж.

3. Он также подозревал наличие у меня неких магических свойств. Экстрасенс — не экстрасенс, но чем-то таинственным обладаю. Для этого кое-какие основания имелись. Однажды зимой мы задумали навестить приятелей в Доме творчества в Комарове. Был холодный и ветреный день. Только приехали на Финляндский вокзал, как Довлатов скис. Он был без перчаток, и у него замерзли руки. К тому же душа требовала немедленной выпивки, а денег, кроме как на билеты, не было. Молодой прозаик мрачнел на глазах, и пока мы дошли до железнодорожных касс, начал грубить и нарываться. Я было решила послать его подальше и вернуться домой, как вдруг заметила под ногами перчатки. Мужские кожаные перчатки, даже не заляпанные грязью. Сергей слегка повеселел. Мы купили билеты и вышли на платформу. Подходя к электричке, я чуть не наступила на втоптанную в снег красную бумажку. Нет, не фантик – вчетверо сложенную десятирублевку.

Довлатов преобразился. В вагон вскочил, пританцовывая и мурлыча: «Мне декабрь кажется маем, и в снегу я вижу цветы-ы-ы».

В Комарове, в лавке рядом со станцией, мы купили две бутылки водки, сайру, сервелат, и в Дом творчества явились как баре. Слухи, что я «магиня» и волшебница поползли по городу.

— Где же клубок противоречий?

Клубок выражался в том, что направленные на меня положительные эмоции успешно гасились отрицательными той же, если не большей, силы.

Среди отрицательных: