Довлатов — добрый мой приятель

Довлатов – Штерн

Здравствуй, моя железная и бескомпромиссная пожирательница перцовки!

Я прочел два американских романа, и вот что я понял. Янки не очень далеко продвинулись в смысле истины; кстати, истина, очевидно, не является для них краеугольным камнем ни в жизни, ни в искусстве, ни в политике. Зато они создали новые внезапные ценности, сумев придать им известную притягательность и силу воздействия на сердце, если не на ум.

Новости спорта: «Вчера во время хоккейного матча между динамовцами столицы и харьковским „Авангардом“ нападающий Диденко ударил полузащитника Петрова клюшкой по голове. „Это что еще за новости?!“ — сказал обиженный Петров…».

Почему истина не является краеугольным камнем для янки, непонятно, как не ясно, где же она является краеугольным камнем. Зато абсолютно понятно, на что обиделся Петров. Но почему, надо-не надо, обижался Довлатов, оставалось для меня долгое время загадкой. А может, делал вид, что обижен? Он перенял у Наймана шутливую фразу «обидеть меня легко, понять меня невозможно».

Необходимость прочесть мне только что написанные главы (или даже строчки) приводили иногда к самым непредсказуемым последствиям. Особенно если эта необходимость была подогрета ощутимым количеством алкоголя.

Однажды вечером Сергей позвонил и сказал, что ему надо незамедлительно обсудить «Чужую смерть». У нас были гости, и не простые, а кафедральные, во главе с моим научным руководителем. Впереди, в конце бесконечного туннеля, брезжила защита диссертации. Я предложила отложить обсуждение до завтра. Он заявил, что «водка Клааса стучит в его сердце», что звонит он из бани, и, если я не хочу, чтобы он «ввалился в таком виде в дом», пусть встречусь с ним на банной лестнице около медведя (мы жили в переулке Пирогова, и в нашем доме со стороны Фонарного переулка размещались знаменитые Фонарные бани). Я попросила его не валять дурака. Он попросил меня через три минуты выглянуть в окно. Я выглянула.

Январь. Пятнадцать градусов мороза. На улице темно и бело от снега. Под окнами мерцает Довлатов в одной рубашке. Рыжий пиджак и знаменитое пальто на горностае валяются у него в ногах. Сергей держит в руке горсть мелочи и бросает копейки в наши окна.

Нормальная , иначе говоря, роковая женщина задернула бы портьеру и продолжала развлекать гостей. Шефа полагалось ублажать пирожками с капустой и беляшами. Но перед моим еврейско-материнским взором возникли картины плеврита, бронхита и воспаления легких. Накидываю пальто и вылетаю на улицу. Окутанный алкогольным туманом, молодой прозаик приветствует меня жестом братьев Фиделя и Рауля, то есть высоко поднятыми, сцепленными руками. В ярости начинаю его тузить. Довлатов хватает меня за горло. Все это без текста, но тяжело сопя. Тут заверещали проходившие мимо тетки. Довлатов, оставив жертву, подхватил пиджак и пальто и устремился через Фонарный мост к улице Герцена.

На следующее утро телефон разрывался, но я не снимала трубку. К вечеру принесли телеграмму: «Ваш телефон отключен за неуплату. Целую. Сергей».

Затем последовала серия писем: