Читаем Довлатов — добрый мой приятель полностью

Довлатов — добрый мой приятель

Кажется, я писал тебе, что три года назад испортил отношения со всеми общественными группами в эмиграции — с почвенниками, еврейскими патриотами, несгибаемыми антикоммунистами и прочей сволочью. К сожалению, я убедился, что в обществе, и тем более — эмигрантском, то есть тесном, завистливом и уязвленном, циркулируют не идеи, а пороки и слабости. И монархисты, и трубадуры Сиона, при всех отличиях — злобная, невежественная и туповатая публика. Пятьдесят лет назад эта падаль травила Набокова, а сейчас терзают Синявского. В общем, такой гнусной атмосферы, как в эмиграции, я не встречал даже в лагере особого режима. Поверь мне, что здешняя газета в сто раз подлее, цензурнее и гаже, чем та, в которой я трудился с Рогинским…

Когда я это читала, у меня сердце сжималось от тоски и жалости к нему. Что же творилось в его душе, если он видел мир и окружающих его людей в таком свете?

На подаренном мне экземпляре «Зоны» Довлатов написал: «Дорогие Люда, Надежда Филипповна и Витя! Какими бы разными мы ни были, все равно остаются: Ленинград, мокрый снег и прошлое, которого не вернуть… Я думаю, все мы плачем по ночам… Обнимаю вас… С».

Мне бы хотелось помнить Сережу Довлатова молодым в зимнем Ленинграде. Снег вьется вокруг уличных фонарей. Заиндевевший, словно сахарный Исаакий. Сережа в коричневом пальто нараспашку. Белеет лжегорностаевая королевская подкладка. Он без перчаток и без шапки. Черный бобрик волос покрылся корочкой заледеневшего снега, на ресницах — долго не тающие снежинки. Подмышкой у него папка с рассказами.

И предвкушение чуда, когда, придя домой, я застывшими руками развяжу тесемки этой папки и начну читать. Жизнь еще впереди.

2005–2023

Примечания

1

Письмо Тамаре Зибуновой от 16 февраля 1986 года.

2

Петр Вайль, «Без Довлатова».

3

В университете, в армии, в редакциях его довольно редкую фамилию искажали, и Сережа время от времени пользовался различными ее вариантами.

4

Инженерно-технический работник.

5

Paul Johnson, The Intellectuals, 1988.

6

Прозаик Владимир Марамзин, составивший первое (самиздатовское) собрание сочинений Иосифа Бродского, был арестован, осужден условно, после чего эмигрировал. Жил во Франции.

7

Упомянутая в письме миллионерша Луиза Харди — приятельница маминого младшего брата Жоржа. Не помню, чем она Довлатова заочно разгневала. По нашим меркам она была богачиха, потому что у нее был дом в Кембридже, дача на Кейп-Коде и квартира в Майами. Это была крошечная женщина, французская еврейка лет шестидесяти пяти, все еще кокетливая, отзывчивая и веселая. Она пережила Холокост, в котором погибла вся ее семья, но ей самой повезло: оказавшись в Америке без специальности и копейки денег, она вышла замуж за Генри Харди, средней руки бизнесмена, сделавшего ее жизнь комфортабельной материально и невыносимой морально. Луиза бросалась всем на помощь по первому зову и, действительно, приняла участие в судьбе нашей семьи. Она даже пригласила нас с Витей на неделю во Флориду, и это путешествие я описала в очередном письме к Довлатову. Видимо, он получил его в редкий момент хорошего настроения, потому что его ответ не содержал обвинения в буржуазности, а был вполне игривым.

8

Бродский перенес первую операцию на сердце. Она прошла не очень удачно, у него были осложнения.

9

«Время и мы» — ежемесячный литературно-художественный журнал, издававшийся в Израиле. Там я потом напечатала свою первую повесть «Двенадцать коллегий», о чем будет далее.

10

Карл Проффер – владелец и главный редактор издательства «Ардис», публиковавший на русском языке Набокова, Бродского и других запрещенных в СССР писателей.

11

Виктор Перельман был главным редактором журнала «Время и мы»

12

Престижные нью-йоркские издательства. Довлатову понадобилось время, чтобы осознать реалии литературной жизни, и когда это произошло, его жизнь начала входить в свою колею.