Довлатов — добрый мой приятель

Среди всех других предметов
Выделяется Далметов
Несравненной красотой,
Неоцененной тобой.

Удивительно и мило,

Что пришла ко мне Людмила.
Напоила молоком,
И растаял в горле ком.

* * *

В нашей домашней библиотеке имелся уже довольно редкий в то время сборник Николая Олейникова. Как-то я весь вечер читала его стихи, и Довлатов пришел от них в восторг. Например, к красавице Ирине Щеголевой, вдове папиного друга Пал Палыча и близкой приятельнице моих родителей:

Тянется ужин.
Блещет бокал
Пищей нагружен,
Я задремал.

Вижу: напротив

Дама сидит.
Прямо не дама,
А динамит.

Гладкая кожа,

Ест не спеша…
Боже мой, Боже,
Как хороша.

Я поднимаюсь

И говорю:
— Я извиняюсь,
Но я горю!

— Я не весталка,

Мой дорогой!
Разве мне жалко?
Боже ты мой!

Жук-антисемит

И солнышко не греет,
И птички не свистят.
Одни только евреи
На веточках сидят.

Ох, эти жидочки!

Ох, эти пройдохи!
Жены их и дочки
Носят только дохи.

Дохи их и греют,

Дохи их ласкают,
Кто же не евреи —
Те все погибают.

Довлатов воодушевился и ответил Олейникову таким стихом:

Все кругом евреи,
Все кругом жиды.
В Польше и Корее
Нет другой среды.
И на племя это
Смотрит сверху вниз
Беллетрист Далметов —
Антисемитист.

Сергей впитывал смешное, как губка, и, слегка редактируя и видоизменяя, производил собственные шутки и остроты. Например, его фраза «две хулиганки — Сцилла Абрамовна и Харибда Моисеевна» почерпнута из любимого высказывания Рейна «что мне Гекуба Борисовна, что я Гекубе Борисовне?».

Мои родители очень дружили с одним из самых остроумных людей ХХ столетия Валентином Иосифовичем Стеничем (Сметаничем). Он был первоклассным переводчиком и перевел, в частности, «Улисса» Джойса и Дос Пассоса. Был расстрелян в 1938 году. Мама рассказывала, что его острого языка боялись, как чумы, и помнила множество его шуток. Довлатов, услышав их, очень расстраивался, что не он их автор.

Например, в редакции, где работал Стенич, не было вешалок, и все сотрудники и визитеры бросали пальто на столы и стулья. В один прекрасный день Стеничу это надоело, и он отправился к начальнику отдела снабжения. Тот, между прочим, еврей, как и Стенич. Стенич входит и говорит:

— Ну, допустим, вешалок у вас нет. Дайте хотя бы несколько гвоздей вбить в стену.

Снабженец отвечает:

— Гвоздей у нас тоже нет.

Тут Стенич прищурился и спрашивает:

— А Христа нашего батюшку распинать у вас были гвозди?

Мама рассказывала и про шутки Хармса, Олейникова и Евгения Шварца. Как-то Хармс вошел в редакцию и сказал: «Мне поставили телефон. Номер 32-08. Запомнить легко: 32 зуба и восемь пальцев».

Через несколько дней я позвонила Сергею и попросила телефон нашего общего знакомого. Дело было срочное. Он тут же его продиктовал. Я звонила несколько раз, но попадала не туда. Опять звоню Довлатову:

— Ты уверен, что 475-93 правильный телефон?

— Не 93, а 97.

— Ты сказал 93.

— Подумаешь, ошибся на четыре цифры. Какая разница!

Вообще ошибался он часто. Я как-то показала ему путеводитель по Ленинграду, где было написано, что в центре Дворцовой площади установлен Александрийский столп, увенчанный позолоченной фигурой ангела в натуральную величину с лицом Александра I. Довлатов тут же украсил этой информацией свое «Соло на ундервуде» следующим образом: «Писатель Уксусов: Над Ленинградом сияет шпиль Адмиралтейства. Он увенчан фигурой ангела в величину!»

Сергея (он же писатель Уксусов) не смутило, что шпиль Адмиралтейства увенчан не ангелом, а корабликом.

Я как-то упомянула, что люблю Тулуз-Лотрека и через несколько дней мне была преподнесена «Биография Тулуз-Лотрека» с такой дарственной надписью:

Я дарю тебе Тулуза,
Несравненного француза.
Пусть послужит сей Тулуз
Укрепленью наших уз.

К сожалению, я не могла похвастаться перед друзьями подарком. Печати свидетельствовали, что Сергей стащил Тулуза из библиотеки Дома писателей.